сдерживаемого раздражения.
— Я хочу просто поговорить. Правда. Я не хочу прчинить вам никаких хлопот, мистер Мюллер.
— Ты меня знаешь?
— Разумеется. Ричарда Мюллера знают все. Ну, понимаете, вы были героем галактики, когда я ходил в школу. Мы писали сочинения о вас. Рефераты. А вы…
— Вон отсюда! — Мюллер снова кричал.
— …я и мой отец, его звали Стивен Раулинс. Я вас знаю давным-давн о… Черное яблоко в руке Мюллера поднялось выше. Маленькое квадратное окошечко было наполнено. Раулинс вдруг вспомнил, как внезапно прервалась связь с роботом.
— Стивен Раулинс? — рука Мюллера опустилась.
— Это мой отец. — пот тек у Раулинса по спине. Испаряясь, он образовывал облачко над его плечами. А значит, эмонация все сильнее: как будто за пару минут произошла настройка на нужную длину волны. Какая мука, печаль, ощущение, что уютная лужайка прревращается неожиданно в зияющую пасть.
— Я давно познакомился с вами, — повторил Раулинс. — Вы тогда как раз вернулись с… сейчас, сейчас… вроде бы с планеты 82 Эридана… Вы были сильно загорелый, чуть ли не обгоревший. Мне тогда было, кажеться, лет восемь, вы меня подняли и подбросили к потолку. Правда, вы отвыкли тогда от земного притяжения и подбросили меня слишком сильно, так что я стукнулся об потолок головой и расплакался, вы мне дали игрушку, чтобы я успокоился… Маленький такой коралл, меняющий цвет…
Мюллер опустил руки. Яблоко исчезло в складках его комбинзона.
— Как же тебя зовут? — произнес он сдавленнм голосом. — Фред, Тэд, Эд… Ну да, Эд. Эдвард Раулинс.
— Позже меня стали называть Недом. Так вы меня помните?
— Немножко. Твоего отца я помню значительно лучше. — Мюллер отвернулся и раскашлялся. — Затем сунул руку в карман и подставил голову свету заходящего солнца, который неприятно задрожал на его лице, окрасив его в темно-оранжевый цвет. Потом нервно погрозил пальцем: — Уходи, Нед! Предай своим приятелям, что я не желаю, чтобы они мешали мне тут. Я тяжело болен и должен находиться один.
— Больны?
— Это какя-то таинственная гангрена души. Послушай, Нед, ты чудный, симпатичный мальчик. Я от всего сердца люблю твоего отца, если ты не соврал мне, говоря, что он — твой отец. Я поэтому я не хочу, чтобы ты был рядом со мной. Ты сам об этом пожале ешь. Я тебе не угрожаю, я просто констатирую факты. Так что уходи. И как можно дальше.
— Не уступай, — сказал Раулинсу Бордман. — Подойди поближе. Прямо туда, где уже ощущается действие.
Раулинс сделал осторожный щаг вперед, думая о шарике в кармане Мюллера, тем более, что голова этоо человека явно не свидетельствовала о логичности в поступках. Он сократил расстояние между ними. И ощутил эманацию чуть ли не в два раза сильнее.
— Прошу вас, — произнес он, — не прогоняйте меня. У меня самые добрые намерения. Если бы отец мог узнать, что я вас видел и ничем не мог помочь вам, он бы мне этого не простил.
— Если бы мог узнать? А что с ним?
— Он мертв.
— Когда он умер? Где?
— Четыре года назад. На Ригеле 22. Он помогал при устройстве сети связи между планетами Ригеля. И произошла катастрофа с амплифекатарами. Источник был изолирован. Весь луч ударил в отца.
— Господи! Он же был еще молодой!
— Через месяц ему исполнилось бы пятьдесят. Мы хотели устроить ему сюрприз на день рождения, навестив его на Ригеле и устроить шумное торжество. А вместо этого я полетел на Ригель один, чтобы доставить его тело на Землю.
Лицо Мюллера стало более ласковым. Глаза сделались спокойнее, несколько расслабились губы. Так бывает, когда чужая боль временно избавляет от собственной.
— Подойди поближе, — посоветовал Бордман. Еще один шаг. Мюллер вроде и не заметил этого. И неожиданно Раулинс ощутил жар, но не физический, психологический. Он вздрогнул, переполненый страхом. До сих пор он не верил в реальность дара, которым гидряне наделили Ричарда Мюллера. Разве может быть реально что-то такое, что невозможно обнаружить в лаборатории? Разве может быть реально нечто, не поддающееся обьяснению? Да и вообще возможно ли перестроить человеческое существо настолько, что оно начинает траслировать свои эмоции? Никакой электрический контур не мог бы исполнить такую функцию. И все же Раулинс ощущал эту выделяемую Мюллером эманацию.
Мюллер спросил:
— Что ты делаешь на Лемносе парень?
— Я археолог. Это моя первая полевая экспедиция. Мы пытаемся провести детальное обследование этого лабиринта.
— Но получилось так, что лабиринт является чьим-то домом. Вы вломились в этот дом, нарушили покой.
Раулинс смутился.
— Скажи ему, что вы не могли знать о его пребывании тут, — подсказал Бордман.
— Мы понятия не имели, что здесь кто-то есть. А другого способа, чтобы исследовать лабиринт, не было.
— И послали сюда эти автоматы? Но с той минуты, как вы установили здесь присутствие кого-то, кто, как вы хорошо убедились, не желает принимать никаких гостей…
— Я вас не понимаю, — сказал Раулинс. — Мы предположили, что вы уцелели после катастрофы какого-то звездолета. Мы хотели оказать помощь.
Мюллер посмотрел грозно.
— Ты не знаешь, почему я здесь?
— Не знаю.
— Ты можешь и не знать. Ты был тогда слишком молод. Но те… когда они увидели мое лицо, они должны были предостеречь тебя. Почему они ничего не сказали тебе? Твой робот передал изображение моего лица. Ты знал, что это я. Они тебе ничего не сказали обо мне?
— Я в самом деле не понимаю…
— Подойди ближе! — рявкнул Мюллер. Раулинс подошел вперед, уже не подсчитывая шагов. Неожиданно он оказался лицом к лицу с Мюллером и ощутил огромную ладонь на своем плече. Ошеломленный прикосновением, он качнулся, падая в какие-то бездны отчаянья. Однако он все же исхитрился не потерять равновесия.
— А теперь убирайся от меня! — рявкнул Мюллер. — Ну, быстро! Вон отсюда! Прочь!
Раулинс не тронулся с места.
Мюллер выматерился от души и неловко вбежал в невысокий домик со стеклянными стенами и матовыми окнами, напоминающими чьи-то незрячие глаза. Двери закрылись так плотно, что даже следа не осталось от них на стене. Раулис вдохнул поглубже, стараясь вернуть себе самообладание. Лоб его набухал, словно что-то лезло наружу из-под кожи.
— Оставайся на месте, — сказал Бордман. — Пусть у него пройдет приступ ярости. Все идет, как мы задумали.
3
Мюллер притаился за двеью. По его телу катились потоки пота. Его трясло.
Он же не хотел приветствовать пришельца таким способом.
