Кроме того, я прихватил с собой детекторы массы и еще кое-что из полезного барахла. Так что когда я забрался в лабиринт, то если видел, что где-то рядом лежат трупы, начинал внимательно приглядываться, а когда чувствовал, что глаза начинают меня подводить, останавливался и делал передышку. В зоне «Х» я был уверен, что меня поджидает смерть. Но судьба решила иначе, я умудрился пройти там, где никому другому это не удавалос ь… потому, наверное, что я шел без страха, безразлично, не было первичной скованности. Я пробирался как кошка, мышцы мои работали превосходно, и таким образом я к моему величайшему разочарованию преодолел самые опасные части лабиринта и оказался вот тут.
— Ты когда-нибудь выходил наружу?
— Нет. Иногда я прогуливаюсь до зоны «Е», в которой находятся сейчас твои коллеги. Дважды я побывал в зоне'А». Но преимущественно я остаюсь в трех внутренних зонах. Я совсем неплохо устроился. Запасы мяса я храню в радиационном холодильнике. И отвел целый дом под свою библиотеку и подходящее место для сексаторов. В другом доме я препарурую животных. Часто охочусь. И изучаю лабиринт, пытаясь исследовать все его приспособления. Я надиктовал уже несколько кубиков дневников. Ручаюсь, что твои приятели-археологи дорвались бы до этих записей с величайшей радостью.
— Наверняка они дали бы нам множество информации, — согласился Раулинс.
— Не сомневаюсь. Так что я их припрячу, чтобы никто из вас не смог бы добраться до них. Ты еще не проголодался, сынок?
— Слегка.
— Пойду, принесу тебе обед.
2
Размашистым шагом Мюллер направился в сторону ближайших домов. Когда но исчез, Раулинс негромко произнес:
— Это страшно, Чарльз. Он явно свихнулся.
— Не будь в этом так уверен, — ответил Бордман. — Вне сомнения, девять лет одиночества могут нарушить человеческую уравновешенность, а Мюллер уже тогда, когда я видел его в последний раз, не отличался уравновешенностью. Но скорее всего, он начал с тобою какую-то игру… строит из себя психа, пытаясь выяснить, насколько ты легковерен.
— А если он не притворяется?
— В свете того, что нам требуется, его сумашествие не играет никакой роли. Это могло бы только помочь.
— Я не понимаю.
— Тебе и не надо понимать, — спокойно ответил Бордман. — Только веди себя спокойнно, Нед. До сих пор ты все делал превосходно.
Мюллер вернулся, неся миску с мясом и изящный хрустальный сосуд с водой.
— Ничем лучшим я не могу тебя побаловать, — сказал он и пропихнул кусок мяса между прутьями. — Местная дичь. Ты ешь обычную натуральную пищу, верно?
— Да.
— В твоем возрасте так и надо. Ты говорил, сколько тебе лет? Двадцать пять?
— Двадцать три.
— Это еще хуже. Мюллер подал Раулинсу сосуд. Вода имела приятный привкус или, может быть, отсутствие вкуса. Потом он молча сел рядом с клеткой и сам приступил к еде. Раулинс убедился, что эманация уже не такая омерзительная, даже на расстоянии менее пяти метров. Наверное, к ней можно приспособиться, подумал он. Если кому-то это очень понадобиться.
После длительного молчания он спросил:
— Ты не вышел бы на пару дней из своего убежища, чтобы познакомиться с моими спутниками?
— Исключено.
— Им не терпится поговорить с тобой.
— А меня беседа с ними совершено не интересует. Я предпочитаю разговаривать с животными.
— Со мной же ты говоришь, — заметил Раулинс.
— Поскольку это для меня в новинку. Поскольку твой отец был моим приятелем. Поскольку как человек ты достаточно сносный. Но у меня нет никакоо желания оказаться среди толпы археологов, пилящих на меня глаза…
— Тогда, может, ты встретишься с парой из них? — предложил Раулинс. — Чтобы освоиться с мыслью, что ты снова будешь среди людей.
— Нет.
— Не вижу причин… Мюллер прервал его:
— Подожди-ка! Зачем это мне осваиваться с мыслью, что я снова буду среди людей?
Раулинс, смешавшись, ответил:
— Ну, ведь люди уже здесь. Потому что это нехорошо, если ты так долго намерен сторониться…
— Что ты здесь крутишь? Ты хочешь одурачить меня выманить из лабиринта? Эй приятель, скажи, что это ты там задумал? Задумал своим крошечным умишком. Какие у тебя причины, чтобы мне привыкать к людям?
Раулинс заколебался. Во время наступившего неловкого молчания Бордман быстро подсказал ему верный ответ — именнно тот, который был нужен. И он повторил эти слова, стараясь, чтобы они прозвучали естественно:
— Ты делаешь из меня интригана, Дик. Но я клянусь тебе: у меня нет дурных намерений. Я могу признаться, я в самом деле пытаюсь немного подыграть тебе, нравиться, завоевать симпатию. Наверное мне стоит обьяснить причину этого.
— Наверное стоит.
— Это из-за наших архелогичесих исследований. Мы можем провести на Лемносе едва несколько недель. А ты тут… сколько лет здесь? Девять? Ты уже накопал кучу данных об этом лабиринте, Дик. С твоей стороны было бы некрасиво оставить их у себя, Так что я надеюсь, что как-то смогу переубедить тебя, что сначала ты подружишься со мной, а потом, может быть, придешь к остальным в зону «Е» и переговоришь с ними, ответишь на их вопросы, поделишься информацией…
— С моей стороны некрасиво держать эти данные при себе?
— Ну да. Скрытые знания — это грех.
— А красиво со стороны людей называть меня нечистым и бежать от меня?
— Это иное дело, — ответил Раулинс. — И его не решишь таким способом. Тут причина в твоем несчастьи… которого ты не заслужил, и все жалеют, что такое несчастье случилось с тобой, но ты же сам должен понимать, что людям довольно трудно переносить безразлично твой… твой… твой…
— Мой смрад, — закончил Мюллер. — Ладно. Я понимаю, что находиться рядом со мной тяжело. Поэтому я и предпочитаю не огорчать твоих коллег. И не смей думать, что я собираюсь попивать с ними чай, разговаривать или вообще иметь с ними какое-то дело. Я изолировал себя от человечества и таким отшельником и останусь. И тот факт, что я сделал для тебя исключение и позволил надоедать своим присутствием, не играет никакой роли. А поскольку я обьяснил уже тебе это, то знай, что мое несчастье не было незаслуженным. Я заслужыл его, поскольку заглянул туда, куда не должен был залядывать. Тщеславие распирало меня, я был уверен, что могу добиться всего, я начал было считать себя сверхчеловеком. ГИБРИС. Я уже обьяснил тебе это слово.
Бордман продлжал давать Раулинсу свои указания. Чувствуя едкий привкус от собственной лжи, Раулинс пытался продолжать:
— Я не могу сердиться на тебя, Дик, что ты так поставил себя. И все же мне кажеться, что ты поступишь некрасиво, если не поделишься с нами информацией. Вернись в памяти ко времени твоих
