На дерьмецо вроде похож, не больше, чем мы с тобой.
И между собеседниками стал прохаживаться Анпилин — запись прокручивалась не через нейроконнекторы на зрительные нервы, а с помощью голографического проектора. Одновременно шла информация по белково-нуклеотидному анализу соответствующего живого объекта.
— Не старье, Фридрих Ильич? И вообще за этим есть какое-нибудь живое тело, может нам просто подкинули мимик, чтобы взять на понт? — проговорил Данилов слабеющим ртом, чувствуя уже углубляющуюся яму под ногами.
— Это свежак. Видеозапись сделали с пару часов назад на Весте, в космопорту. А насчет отсутствия живого тела обижаешь — с натуры сделали. Уж я, конечно, по всем параметрам запись проверил, не монтаж ли, не мимик ли, не фотокарточка ли с «пластилина» «$F робот-мимоид», есть ли совпадение по следам ДНК, феромонов и белков. Сам понимаешь, папилярный рисунок и зрачки Анпилин изменил под свой новый мультипаспорт.
— А если просто дебильный клон, без капсулы Фрая?
Допустим, анпилинские дружки вывели погулять «чушку», так сказать для оказания на нас психологического давления.
— Никак не скажешь, что это чушка, судя по тем штукам, которые Анастасий уже успел отмочить на Церере. Там его, как ты понимаешь не опознали, ну и мальчик порезвился. Я бы, сказал, демонстративно. Постирал половину мимиков в тамошнем солнечном городке и вместо беломраморных дворцов народ теперь зрит отвалы с хондритовой породой, отчего все блюют и стреляются…
Кабинет Сысоева, вернее мимики кабинета, не походили на те стандартные образы, которые приняты в солнечных городах. Ни тебе осточертевших атриумов, портиков и вида на агору. У Фридриха Ильича мимики изображали что-то вроде традиционного японского жилища — белые плоскости, тени, невысокая мебель, икебана, рисуночки с легкими журавлями и сакурами. Камрад Сысоев явно противился эстетическому натиску Афродиты. И он похоже устал от занудства и однообразия, в котором живут солариты.
— Я грохнул Анпилина. — поиграв желваками, максимально твердо произнес Данилов.
— Но не уничтожил. Значит, ты не хотел это сделать. — Сысоев отсыпал корма рыбкам в аквариуме — настоящим, не мимикам, что уже жуткая редкость — ни одним обертоном не выдавая своих планов насчет судьбы подчиненного.
Психофейс Данилова молчал, между желанием включить его (ради прощупывания мыслей начальника) и виртуальной кнопкой включения стояла стена.
— По-моему, Фридрих Ильич, в число наших задач не входит полное уничтожение. — неожиданно для себя Данилов добавил. — Может, покажете закон или хотя бы ведомственный циркуляр, в котором начиркано, что подозреваемых надо стирать дотла без суда и следствия.
Несмотря на явную «борзоту» подчиненного, камрад Сысоев сохранял полное спокойствие и как будто даже доброжелательность.
— Ошибаешься, Данилов. Нам плевать на циркуляры, это все шелуха. Мы руководствуемся разумом. Так что, если надо, мы сжираем врага живьем вместе со всем его дерьмом. И ты Данилов, конечно же, пытался уничтожить Анпилина целиком, но что-то у тебя не сработало. И тут возможно есть моя ошибочка.
Самые тошнотворные дела надо поручать парням, которые дольше всего застоялись в сладком киселе солнечного города. Вот, например, Владислав Бергерманн, сейчас он по линии альтернативной истории пробавляется, а раньше был мой кадр -особист. И в резервации Папуа рубил головы смутьянов и носил их на поясе на манер орденов — иначе-то нельзя было восстановить порядок и социальные балансы.
Данилов почувствовал, что его задело посильнее любой брани выставление козла Бергерманна в качестве примера.
— Вряд ли на коллоквиумах и форумах вы говорите что-нибудь подобное, Фридрих Ильич.
— Это не для ушей красоток с полированными мозгами.
— Подобное двоемыслие, Фридрих Ильич, уже когда-то сгубило и СССР, и КНР. — выпалил Данилов. Он отлично чувствовал, что его «несет», но впервые в жизни не мог остановиться.
Однако камрад Сысоев как будто даже приветствовал самовыражение Данилова.
— Во-первых, милок, их погубило не двоемыслие, а отсутствие в качестве добавки к марксизму еще и гольдманизма. Они работали ржавым топором там, где надо было действовать скальпелем.
— Да, да. Гольдманн, собрание сочинений, том пятый, запись вторая, тридцатый кадр. — подтвердил подчиненный.
— И никакого двоемыслия у нас нет, Данилов. Каждый, если ему угодно, может быть придурком. Каждый, кто хочет получить правдивую информацию, найдет ее. И при этом не пострадает. Не пострадает, если правильно поймет ее.
— Значит, афинскую толпу утопили в море мы? — спросил Данилов, потому что его неожиданно осенило.
— Их утопил четвертый гипер. Значит это было целесообразно.
— Афродита совершила преступление.
— Гиперкомпьютеры вообще не являются субъектами уголовного права. Надеюсь, ты не тащишь нас в мрачное средневековья, когда по приговорам судов сжигали собак и вешали петухов. Конечно же, я не ответчик за Афродиту, но полагаю, что она спасала мою и, кстати, твою ГДР. Иначе чертовы хаккеры реинкарнировали бы свой бардачный МетаВеб и придурочного Гальгальту впридачу.
Данилов промолчал.
— Ты молчишь, Данилов. И это правильно. — сказал Фридрих Ильич, заботливо кропя из леечки на карликовую березку. Ты уже не так туп, как кажется на первый взгляд. Тебе уже неясно, чем МетаВеб и Гальгальта хуже, чем Великое Объединение и Афродита.
Ты меняешься. Твое растущее сознание ломает ограничительную психопрограмму, которую вложили в тебя во время обучения. И я тоже не знаю, нахлебаемся ли мы с тобой горя или ты станешь нашим форвардом. В любом случае, чем выше у нас поднимается парень и чем большими он ворочает делами, тем меньше у него в башке психопрограммных заглушек. Сечешь, почему все-таки Бергерманн нам не годится — хоть надежен, гекзаметром говорит, но, мягко говоря, недоразвит.
«В общем истинный верифицированный клон, образцовый гэдээровский дуболом, — нечаянно добавил про себя Данилов.-Может и вольная его диссертация — какой-то обман, он только рот раскрывает, а говорят-то другие.» — И если вы нахлебаетесь со мной, то мне капец, так что и капсулы Фрая не останется? — спросил Данилов.
— Конечно. Мы играем в эту игру всерьез. — сказал Сысоев, глядя на рисунок тушью, изображающий сплетение «инь» и «янь». А чем нам еще заниматься всерьез? Не знаю, кто эту игру придумал, Гольдманн или кто еще, но ковырять со скуки в носу не приходится.
Данилов почувствовал, что начальник открывает перед ним дверь на следующую ступень соларитской жизни, может быть, более сложную, но и захватывающую. Однако, держит наготове люк, ведущий глубоко вниз.
— Фридрих Ильич, наше Великое Объединение чем-нибудь отличается от всех этих СССР, КНР и прочих гигантов, которые произвели много шума, извели много народа, а рассыпались в одночасье, не оставив особых следов, кроме мусорных куч?
— Да это все пирамиды, подгнило основание — негибкая производственная база — и конец. А у нас нет пирамиды. У нас дерево.
И тут же в кабинете распустился мимик дерева. Похоже, что сакуры.
— Незнайки-солариты — это, Данилов, у нас твердая основа, земля. Солариты в основной своей массе — клоны с упрощенной стерильной генетикой, живущие по психопрограммам, заединщики, проявляющие амбиции только внутри коллективного тела, однако за светлое будущее они кому угодно пасть порвут. Когда я гляжу на их разборки по поводу того, кто лучше исполнил указания начальства, то мне кажется, что один мой палец затеял спор с другим пальцем.
— Открытые зоны, Фридрих Ильич, это тоже наши пальцы? Или пятая нога.
— И пятая нога может пригодиться, если знать как с ней управиться. Но в нашем случае — это
