любитель писать письма. Но она такая красавица! Ты даже представить себе не можешь, Джилли.
— Где ты познакомился с ней? Не в Лондоне?
— О нет! В Оксфорде! Она разглядывала витрины, с ней еще была леди — это я сначала подумал, что она леди, но когда узнал ее получше, я, конечно, увидел, что никакая она не леди, но это ничего не значит. Она сказала, что она ее тетя, и что зовут ее миссис Доверкорт, но я подозреваю, что это не так. В общем, Белинда уронила свой ридикюль, я его, конечно, поднял, вот так все и началось.
Герцог в некотором замешательстве от не совсем внятного рассказа кузена о его затруднительном положении, предложил обсудить это дело в тиши его библиотеки в Сейл-Хаузе. Мэттью согласился на это, но тяжело вздохнув, сказал, что не видит выхода для себя.
— Я не допущу, Джилли, чтобы ты платил эти деньги, и кончено! Хорошо тебе говорить, что можешь взять со счета столько, сколько пожелаешь, но представь, какой шум пойдет, если ты возьмешь такую огромную сумму. Это непременно дойдет до ушей моего дяди, он скажет отцу, и тогда мне не останется ничего, кроме как утопиться в реке, хотя и это не выход, потому что, смею признаться, я отлично плаваю и вряд ли утону! Конечно, если бы я был на твоем месте и мог позволить себе держать фаэтон или двухколесный экипаж, или еще что-то вроде этого, я мог бы загнать лошадей к черту и сломать себе шею, но хотел бы я посмотреть, можно ли загнать рабочих коняг, запряженных в двуколку. Это никому не удастся! Рабочие коняги медлительны, как черепахи! Наверное, мне следовало бы размозжить себе череп, но это означает, что мне придется купить хороший пистолет, на что сейчас у меня денег, и если говорить честно, Джилли, мне эта идея совсем не нравится.
Герцог, приняв в расчет влияние пунша на эту душераздирающую речь, постарался успокоить Мэттью и заметил, что среди многих его достоинств желание покончить счеты с жизнью наиболее дорогостоящим способом стоит не на последнем месте. Он повел своего молодого родственника по Керзон- стрит. Прогулка помогла немного прочистить мозги мистера Вейра, но настроение ему не подняла. Когда он следом за Джилли вошел в Сейл-Хауз, то предпринял попытку показаться бодрым и раскованным. Это чуть было не закончилась плачевно, и если бы слуги герцога были бы в состоянии замечать что-нибудь, кроме хозяина, они наверняка бы это заметили и призадумались бы над тем, что все это значило. Но в этот момент Борродейл, Чигвел и Нитлбед увлеченно и вполголоса посвящали его милость в то, как они весь вечер волновались из-за него, и не обратили внимание на мистера Мэттью.
Герцог перенес эту чрезмерную заботу о своей особе со своим обычным терпением, категорически отверг предположения насчет того, что он проголодался и утомился, и попросил Борродейла принести в библиотеку вина и печенья.
— И вам совсем не нужно дожидаться меня! — добавил он. — Оставьте свечу на столе, и я превосходно управлюсь сам.
Тот поклонился и сказал, что исполнит, как желает его милость, но тут же Обменялся с Нитлбедом многозначительным взглядом, заключив с ним временный союз, выражавший обоюдную решимость сидеть хоть всю ночь без сна — а вдруг возникнет необходимость.
Герцог ввел Мэттью в библиотеку и усадил его в кресло у камина; явился один из лакеев с вощеным фитилем, горя желанием зажечь все свечи настенных бра и канделябров, коими изобиловала комната; вскоре появился и Борродейл с серебряным подносом, уставленным освежающими напитками. Умерив пыл лакея и заверив Борродейла, что в этот вечер ему ничего больше не потребуется, герцог избавился от обоих и уселся напротив своего кузена.
— Ну а сейчас, Мэтт, расскажи мне все по порядку! — попросил он.
— А ты отцу не проболтаешься? — подозрительно спросил Мэттью.
— За кого ты меня принимаешь? Конечно, нет!
Немного успокоившись на сей счет, Мэттью пустился рассказывать длинную и не слишком понятную историю. Поначалу он запинался, рассыпался в многочисленных оправданиях, но когда понял, что судя по всему, кузен не собирается удивляться его промахам и корить его, он оставил свою агрессивно-оправдательную манеру, стал говорить более естественно, изливая герцогу свою душу и чувствуя себя все лучше и лучше.
Следить за его рассказом было нелегко, так как, несмотря на его длину и обилие подробностей, в нем обнаруживались некоторые провалы, хотя главные моменты уловить было можно. Насколько понял герцог, его романтически настроенный кузен влюбился с первого взгляда в особу несравненной красоты, приехавшую в Оксфорд вместе с дамой, которая, возможно, приходилась ей теткой. Эта леди не только не охладила поползновения незнакомого джентльмена, но с радостью дала ему адрес и заверила его, что будет счастлива, если он зайдет к ним в любое время. Естественно, Мэттью заглянул по этому адресу и получил радушный прием. Обнаружив, что очаровательная Белинда в действительности еще очаровательнее, чем рисовало его воображение, он, не теряя времени, с головой кинулся в любовное приключение, изобиловавшее тайными свиданиями, страстными посланиями и безумными планами побега в Гретну- Грин[5]. Да, признался он, похоже, что идея насчет Гретны-Грин принадлежала ему. Герцог сдвинул брови, услышав это.
— Послушай, Мэтт, я все-таки тебя не пойму, — сказал он извиняющимся тоном. — Ты говоришь, что она грозит привлечь тебя к суду за нарушенное обещание, но если ты не отказывался жениться на ней, то я не понимаю, почему это произошло! Почему она не бежала с тобой?
— Да она, пожалуй, и бежала бы со мной, — вздохнул Мэттью. — Дело в том, видишь ли, что она легко поддается влиянию. Но нанять карету для такой длинной дороги ужасно дорого, да еще издержки в пути, а я еще не закончил курс, я должен подумать о будущем и совершенно не представляю, откуда взять столько денег. Ты же знаешь, каков мой отец. Он такой шум поднимет, если я напишу ему, что мне нужны деньги. Даю десять против одного, что он обязательно спросит меня, зачем они мне. Он всегда это делает, будто я ребенок и должен во всем перед ним отчитываться. А просить у тебя, Джилли, — мне и в голову это не приходило, и даже если бы и пришло, то я бы этого ни за что не сделал, потому что это дошло бы до ушей моего дяди, что еще хуже. Поэтому, как ни верти, ничего не выходило, но сейчас я даже рад этому, потому что Белинда мне совсем не подходит — по правде говоря, я в этом совершенно уверен.
— Она сильно расстроилась, когда твой план провалился? — с любопытством спросил герцог.
— Да нет, ей-то все равно. Это все Ливерседж, который утверждает, что он ее опекун. Погоди, я покажу тебе его письма — у меня их два. На первое я не ответил, а теперь он угрожает, что выставит против меня иск — ах, Джилли, ума не приложу, что мне теперь делать?
На этой панической ноте он закончил свой рассказ и полез в карман, откуда извлек два скомканных письма, на которых стояла витиеватая подпись: Свитин Ливерседж.
После внимательного прочтения герцог нашел эпистолярный стиль мистера Ливерседжа несколько напыщенным и не всегда придерживавшимся правил грамматики. Некоторые из его мыслей были весьма туманны, но цель писем была ясна: он хотел получить пять тысяч фунтов для своей воспитанницы в качестве компенсации за перенесенное унижение, потерю выгодной партии и раненое сердце. Первое письмо мистер Ливерседж закончил в высоком стиле, выразив надежду, что мистер Вейр, равно как и его благородные родственники без колебаний пойдут навстречу той, чьи поруганные надежды скорее всего никогда не сбудутся. Второе письмо было далеко не столь учтивым. Герцог отложил оба письма.
— Мэтт, кто такой этот Ливерседж? — строго спросил он.
— Не знаю. По его словам, опекун Белинды.
— Но что он за человек?
— Говорю тебе, не знаю. Я его ни разу в жизни не видел. Я и не знал, что у Белинды есть опекун, пока — не получил это письмо.
— Он не был с ней в Оксфорде?
— Нет, и я не помню, чтобы Белинда или миссис Доверкорт говорили о нем. Это свалилось на меня, как гром с ясного неба.
— Мэтт, мне эта история все больше кажется настоящим мошенничеством. Мне не верится, что он ее опекун.
— Может, и нет, но какая разница?
— Я еще не совсем уверен, но мне кажется, что он не сможет привлечь тебя к суду. Если, конечно, это не сделает она сама, ведь он пишет от ее имени.
Мэттью задумался.
