никакого отношения, но и, с каждым последующим километром, всё более и более враждебная. Узнавая всё больше и больше реалии существования мужчин на этих землях, Сидор с Димоном, зверели буквально на глазах. То, что тут творилось, не укладывалось не только в промытые эмансипацией мозги наших современников, но и в голову местного уроженца, Корнея, вроде бы должного спокойно воспринимать достаточно известную ему местную реальность.
Маню, по началу весело воспринимавшую подчинённое положение мужчин в этих землях, чем дальше, тем всё больше и больше стали угнетать постоянные придирки встречавшихся им по пути, как молодых девиц, так и пожилых матрон на, как тем казалось, слишком вольное поведение мужиков в её свите.
Маню принимали за свою, молодую и безалаберную, которая со временем перебесится и станет как все. А теперь же, пусть себе шляется, куда хочет, и как хочет, и с кем хочет, о чём ей откровенно и поведала одна их девиц, какого-то очередного дозора, встреченного ими в пути. Она же попросила Маню какого-нибудь одного мужичка для развлечения на ночь, и была весьма удивлена резким отказом последней, в такой невинной, на её взгляд, просьбе.
Поняв, что их отряд полностью соответствует каким-то внутренним представлениям культуры амазонок, они перестали шарахаться от каждого куста и объезжать по огромной дуге, зачастую по бездорожью и глухим оврагам, любой встреченный город или поселение. Это позволило им резко увеличить скорость передвижения и за одну неделю покрыть расстояние, которое они раньше проходили не менее чем недели за две.
Легенда о больном отце, везомым куда-то далеко на лечение, при всей её корявости и неудобстве исполнения, вполне выполняла свою роль, отвлекая внимание амазонок, как от других членов группы, так и от самого каравана. Так что, войдя в оптимальный, для такого большого и разношерстного каравана, ритм перемещения, они и думали, что спокойно дойдут до Лонгары, а дальше, наняв любой подходящий корабль, спустятся до нужного им места. Благо, что до реки оставалась не более одного дня пути.
Но тут существующий статус кво, сложившуюся идиллию и спокойный ритм перемещения сломал неугомонный профессор.
Как оказалось, натура это была совершенно неуёмная и безбандажная. Достаточно и того, что на саму эту планету, его занёсло по какому-то там дурацкому договору. По собственному желанию, как он неустанно им пояснял, рассказывая о том, как и почему он оказался в этом мире. Так вот он и здесь не усидел на одном месте. Поругавшись с Советом, отправился бродить по иным городам и весям, рассчитывая посмотреть новый мир, а заодно и показывая везде всю кипучесть и неуёмность своего характера, что естественным образом и привело его на костёр.
Профессор, в самом начале пути, действительно тяжело больной и жестоко избитый, несколько дней, находившийся вообще без сознания, поначалу не доставлял им совершенно никаких хлопот и трудностей. Первый месяц пути, он даже не вставал с носилок, закреплённых между двумя иноходцами, спокойно покачиваясь в импровизированном ложе. Но дальше, свежий воздух, усиленное питание и приятная компания, всё то, чего он, по его собственным словам, был лишён практически все последние месяцы, сотворили с ним чудо. Он ожил.
Но мало того, что он ожил, он заговорил. И говорил, говорил, говорил. Говорил не переставая. И даже на редких ночлегах, изредка устраиваемых за пределами укреплённых городков, где им приходилось останавливаться, он не прекращал разглагольствовать и о себе, и о своей бедной судьбе, и об этом мире, будь он трижды проклят, и о своих ближайших, совсем не радужный перспективах.
Но как ни надоел им профессор со своим бесконечными рассказами и подробными поучениями по малейшему поводу, все терпеливо и молча сносили профессорские чудачества, понимая, что тому необходимо просто выговориться и прийти в себя после пережитого ужаса и потрясения.
И именно профессор, со своим непосредственным и живым характером, чуть не провалил всю их экспедицию. Он не мог больше лежать. Ну не мог и всё. Что бы ему ни говорили, всё было, как об стенку горох.
— Профессор, — стараясь сдержать накипающее бешенство, в который уже раз за последние дни, пытался достучаться до его сознания Сидор. — Надо немного потерпеть. Всего только несколько дней. Максимум, неделю. И мы будем в безопасности на Левобережье. Там, ведите себя, как хотите и делайте, что только взбредёт вам в голову. А здесь же, будьте любезны, соблюдать определённые правила.
— Первое. Надо лежать, изображая тяжело больного. Это основа нашей легенды на этих землях. Только поэтому мы можем так свободно передвигаться через посты и города амазонок.
— Нам опасно привлекать их внимание. Не дай бог, если они заподозрят что-либо. Нам же придётся тогда всё бросить и бежать налегке, а это недопустимо.
— То, что мы везём, очень важно для нас и тяжело нам досталось, — бросив мрачный взгляд на равнодушно взимающего речам Сидора, профессора, заметил Димон.
— Не соблюдение местных норм жизни может привести нас на виселицу, — подал равнодушный голос и Корней, стараясь, как и остальные убедить профессора в необходимости быть осторожным.
Но всё было без толку. Не раз и не два ему указывали на подобные украшения местного пейзажа, постоянно повторяя ему, что, то, что он видит вокруг — это всё не шутки. И о том, что профессора, они, сейчас, просто побьют. Наконец, не выдержав, они стали ему угрожать, чуть ли не с матом, укладывая в постель, особенно при приближении к любому населённому пункту или замечая кого-нибудь поблизости.
На профессора не действовало ничего. Он им не верил. Он верил только в свою звезду и лично в себя. И вечно встревал во все разговоры, касалось это его или нет. Он комментировал всё происходящее, и, главное, он норовил вскочить со своего ложа и лично сунуть нос туда, куда его не звали или, даже, прямо запрещали. До поры, до времени это проходило без последствий, списываемое на чудачества старика, но, профессор зарвался и они, нарвались.
Началось всё, как это обычно у них и начиналось, рано утром, едва только они встали и ещё даже не завтракали. Из-за поворота дороги, выныривающего из-за небольшого перелеска, неожиданно выметнулась лава всадников, числом не менее полусотни, и мгновенно взяла их в кольцо. Это были амазонки, но не те, что им ранее постоянно встречались на дороге, вооружённые или нет, группами, отрядами или по одиночке. Нет, это была какая-то регулярная часть. И намерения у неё были совершенно однозначные, как пришло в голову Сидору.
— 'Сейчас, или будут грабить, или убьют', - подумал он про себя, безнадёжно рассматривая сверкающий в первых лучах солнца кончик копья, уткнувшийся ему в горло.
— 'Если убьют, то лучше сразу, без кольев, своего излюбленного развлечения'.
— 'Твою мать! — тоскливо, про себя выругался он. — И как раз на последнем переходе, когда река уже в пределах прямой видимости'.
Искоса озирая место, где они вчера остановились переночевать, укромно расположенное возле стен небольшого приречного городка, стоящего на берегу уютного речного залива, он отчётливо понимал насколько они были близки к дому. И как это вдруг стало очень далеко.
Массой речных судов, с самого утра уже снующих вверх и вниз по реке, он только что спокойно любовался, надеясь уже к обеду устроиться на какое-нибудь из этих судёнышек, идущее вниз по реке, и скоро уже быть дома. И тут…., такой облом.
— Кто такие и почему ночуете не в городе, — раздался грубый и хриплый женский голос, без малейшего признака доброжелательности.
— Э-э, — протянула Маня, осипшим с утра голосом, старательно кланяясь грозной и мрачной воительнице, суровой скалой выступившей вперёд из середины отряда. — Прошу прощения, госпожа, но мы не успели. Вчера поздно пришли, хотели до сумерек добраться до города, но было уже поздно, и я решила заночевать рядом. Мне не привыкать, я уже давно в пути, и привыкла спать на земле….
— Я задала вопрос, ты не ответила, — ровным, лишённым каких-либо интонаций голосом, оборвала её воительница.
— Да, да, конечно. Прошу прощения, госпожа, — залебезила перед ней Маня. — Мы путешественники, едем с товаром и больным отцом на юг, на побережье. Говорят, там его можно подлечить, больно уж он болен. Расшибся, на охоте. Да и мне интересно побывать там, никогда большой воды не видела. А она солёная, говорят, — разом севшим голосом, закончила она.
