Восточном округах Москвы. Без электроснабжения остались тридцать четыре района Московской области, части Тульской и Калужской областей. Остановились 12 тысяч лифтов, в которых застряли полторы тысячи человек. Без электричества остались 28 медицинских учреждений, включая три роддома и три станции переливания крови. В сорока трех составах Калужско-Рижской, Серпуховской, Люблинской, Замоскворецкой и Калининской линий метро были блокированы 20 тысяч человек. На железных дорогах остановились тридцать семь пассажирских, семьсот пригородных и сто двадцать пять грузовых поездов. Остановились тридцать насосных станций “Мосводоканала”*.
В этот день на 11 утра в Думе был назначен отчет правительства. Ни за что не угадать, по какому вопросу. Конечно же, по реализации реформы энергетики.
В десять утра с минутами в кабинете Чубайса раздался звонок от генерального директора “Мосэнерго” Аркадия Евстафьева:
— Анатолий Борисович, что там у вас творится? — нервно спросил он. — Ваши диспетчеры совсем с ума посходили. Мы им говорим: “Поднять нагрузку!”, а они отказываются поднять.
— А в чем проблема? — в свою очередь поинтересовался Чубайс.
— У нас тут линии отключаются, мы пытаемся навести порядок. А ваши отказываются наводить...
От первых отключений и потери динамической устойчивости в системе до волны падения напряжения и масштабных отключений прошло минут сорок.
Телефоны в кабинете главы РАО раскалились, как провода на замкнувшей линии. Начали поступать доклады: отключилась ЛЭП-500 такая-то, остановилась станция такая-то, погас юго-восток Москвы, еще линия, Тульская энергосистема. Все посыпалось, и в первые минуты невозможно было понять масштабов происходящего.
Чубайс позвонил Виктору Христенко, вооружил его той информацией, которой располагал в данный момент, и сказал, что в сложившейся ситуации не может пойти в Думу.
Через час после первого сигнала и принятия каких-то возможных в тот момент мер стало ясно, что сыпаться перестало. Но масштаб отключений впечатлял. Четверть Москвы, кусок Тульской, Калужской областей и еще немного Смоленска и Рязани.
Чубайс попытался связаться с Путиным. Не получилось — Путин где-то в самолете. Следующий звонок диспетчерам:
— Мужики, что у нас с Кремлем, с Белым домом?
Оказалось, что сработали резервные источники, все работает. Уже чуть легче дышать. Но еще не совсем. Что с Генштабом, Министерством обороны? Тоже функционируют, ложного срабатывания ракетных систем и систем предупреждения не произошло, война не началась. Про светофоры, лифты, больницы и метро было уже известно. Потом разговор с Сергеем Шойгу, который, как вспоминает Чубайс, сам позвонил и очень спокойным, уравновешенным голосом спросил:
— Ну что, как дела, что происходит там у нас?
— Дела, в общем-то, не очень, — честно ответил Чубайс.
Главное, что интересовало Шойгу, сколько времени потребуется
на восстановление. Чубайс признался, что в данный момент ответить точно не может. Нужен еще хотя бы час, чтобы понять и оценить объем восстановительных работ.
Тут параллельно возникает совсем тяжелая информация о том, что в связи с отключением химкомбината в Тульской области образовалось облако ядовитых выбросов и идет на Москву. Кажется, образовалось и, кажется, идет. Что значит — кажется? Чубайс объясняет, что не знает, как у них там, на комбинате, сработало резервное питание, но то, что их отключили, — это почти наверняка.
— Сможете что-то сделать с облаком? — спрашивает он Шойгу и добавляет, что сам будет пытаться что-то сделать с лифтами, светофорами, метро.
Очень скоро выяснилось, что облако оказалось неядовитым. Как считает Чубайс, в первый момент такого рода потрясений не следует мчаться туда, куда хочется помчаться немедленно, — к “Системному оператору” или в ЦДУ по-старому (Центральное диспетчерское управление). Надо дать им время разобраться самим, понять картину, которую они видят лучше других, не висеть у них над душой. И Евстафьеву он велел не торчать в своем РДУ, чтобы снять с диспетчеров всю внешнюю нагрузку. Пусть делают то, что делают.
Премьер очень быстро собрал совещание. Пятнадцать или двадцать министров, включая МЧС, Минобороны. Совещание предельно спокойное: ни истерик, ни угроз всех посадить. Тревожно, но спокойно. Главный вопрос — сколько времени уйдет на нормализацию ситуации? А Чубайс сам, пока ехал, выяснял это у своих, но они боятся отвечать, потому что еще точно сказать не могли. Потом все-таки говорят: часов двадцать. Чубайс на совещании у Фрадкова назвал цифру — двадцать четыре часа.
Потом он публично уже повторил ту же цифру и извинился. Часть топ-менеджеров в РАО посчитала извинения излишними, но Чубайс утверждает, что извинялся совершенно искренне. И уже только после всего этого — в ЦДУ, где получил спокойный, внятный доклад.
На следующий день, но уже к вечеру его вызвали в прокуратуру. На допрос “по факту..На восстановление энергоснабжения действительно потребовались сутки.
Отключение и наказание
Через два дня, в субботу, — разбор полетов на Совете безопасности. Здесь уже все серьезно. ФСБ, МВД, Генпрокуратра. Докладчики — министр Виктор Христенко и Чубайс. Рассказывают, что генпрокурор Устинов, выслушав докладчиков, высказался в том смысле, что ему понятны корни произошедшего. Это все бездумные реформы в энергетике. Надо жестко это оценить. Ну и, конечно, — массовые нарушения законодательства, хищения в отрасли. Христенко попробовал было как-то снизить накал страстей. Он сказал, что реформы утверждены президентом. На что Устинов немедленно отреагировал репликой, что, мол, в Минпромэнерго тоже есть крупные нарушения, есть по этому поводу очень серьезные материалы. После этого министр не стал развивать мысль о высокой легитимности реформы энергетики.
Главными, конечно, были комментарии самого Путина. Он не склонен был никого выгораживать, хотя, как правильно сказал Христенко, его подпись стоит под законами по реформе энергетики. Путин вспомнил сбои в энергосистемах Краснодара, Саратова, Сочи и при этом потребовал “не говорить о недостатке финансирования либо отсутствии денег”8.
Эта реплика была непрямым ответом Аркадию Евстафьеву. Он уже успел в эфире “Эха Москвы” прокомментировать причины аварии, которые, на его взгляд, крылись в низких тарифах на электроэнергию. Может быть, стратегически тезис был не лишен смысла, но, произнесенный буквально через несколько часов после аварии, прозвучал диковато. Это не то, что хотели услышать тысячи людей, застрявших накануне в лифтах и поездах метро. И тем более не то, что хоть как-то снизило бы напряжение и волну раздраженных комментариев политиков и чиновников относительно качества работы московской энергосистемы и РАО в целом.
Путин на Совбезе не ограничился общими замечаниями о финансировании. Он напомнил, что прибыль “Мосэнерго” в минувшем 2004 году составила четыре с половиной миллиарда рублей, из которых один миллиард компания намеревается потратить на выплату дивидендов.
Что вы там говорили про недостаточно высокие тарифы, господин Евстафьев? — подразумевал под этим, но не сказал прямо президент. А прямо он сказал другое, гораздо более жесткое и неприятное, из чего все должны были сделать вывод, как расходуются в компании средства, которые можно было бы потратить на ремонт оборудования. “Куда уходят деньги от фактической приватизации так называемых непрофильных активов? Почему крупные объекты недвижимости в Москве, в центре Москвы, получают собственников на Кипре? Куда тратятся деньги? А отремонтировать-то всего нужно было четыре трансформатора по 180 тысяч рублей!”* — задавал Путин неприятные вопросы. Саму постановку проблемы о низких тарифах президент назвал шантажом и усомнился в профессиональной пригодности руководства “Мосэнерго”.
