обнял ее, и меня охватило волнение, словно продолжавшее собой то волнение, которое только что вызвала во мне ее подруга. Мне хотелось умереть от этого безумного перевертывания, к которому, как я думаю, сегодня ничто уже не может приблизиться.
Pea, розовая от счастья, принесла бокалы.
Она сказала тихим голосом, прижимая меня к своему плечу:
— Мой цыпленочек, мой миленький, я твоя жена! Выпьем же с твоей матерью за наше счастье!
Моя мать подняла бокал.
— За вашу любовь! — сказала она.
Она опять говорила тем пошловатым тоном, от которого во мне все холодело.
Мы с Pea ответили ей. Мы спешили выпить, чтобы продолжить свое безумное опьянение, которое только и могло быть соизмеримо с нашим лихорадочным состоянием.
— Мама! — сказал я ей. — Поехали ужинать. Я уже пил, но хочу еще. Может ли быть на свете более чудесная мать, более божественная мать?
На ней была огромная черная шляпа, обернутая огромным белоснежным пером; эта шляпа держалась на эфемерном сооружении из светлых волос; платье телесного цвета; хотя моя мать была высокого роста, она казалась мне крохотной, легкой, лишь крылья плеч и небесные глаза; в этих претенциозно пышных оборках она была словно легкая птица на ветке, а точнее, легкий птичий свист.
— Знаешь, мама, чего ты лишилась в этом наряде?
— …
— Серьезности, мама: всей своей серьезности! Будто ты сбросила груз всякой серьезности, какая только есть в мире. Ты мне больше не мать. Тебе тринадцать лет. Ты мне больше не мать: ты моя лесная птица. У меня голова кружится, мама. Она кружится уже слишком сильно. Не правда ли, мама, ведь так лучше — потерять голову. Вот я ее и потерял.
— А теперь, — сказала моя мать, — оставляю тебе Pea. Я ужинаю, Пьер, с другими подругами, которые ждут меня в том же самом месте, но будут есть в другом зале, так же скрытом от нескромных взглядов, как и ваш.
Я пролепетал:
— С другими подругами?
— Да, Пьер, с другими подругами, которые не позволят мне долго оставаться в этой шляпе и в этом платье.
— О мама, значит, я напрасно…
— Но, Элен, — сказала Pea, — ты ужинаешь с нами, Анси ведь ждет тебя значительно позже.
— Ты сказала, мама, что мы будем смеяться вместе, как дети. Разве не для того я надел этот костюм, чтобы посмеяться? Я хочу смеяться с тобой и поклоняться тебе.
— Но если я останусь, то как же вы будете забавляться? Ожидание так тягостно.
— Мы будем забавляться под столом, — сказала Pea. — Для смеху. А когда ты уйдешь, мы позабавимся всерьез.
— Что ж, — сказала моя мать, — сегодня я и вправду настроена посмеяться. Но, Пьер, это может тебя испугать. Не забывай, что сегодня моя шляпа не держится на голове и я скорее — лесной зверь. Тем хуже, ты будешь любить меня, какая я есть. Думаешь, какая я была в лесу? Там я словно с цепи сорвалась. У меня не было костюма, чтобы смеяться.
— Мне страшно, мама, это правда, но я хочу, чтобы мне было страшно. Мама, заставь меня дрожать.
— Выпей же, — сказала мне она. — А теперь посмотри на меня!
Ее взгляд избегал меня. Она прыскала от смеха. В ней стали проявляться похабство и притворность, казалось, для меня у нее не осталось ничего, кроме ненависти
— Будем смеяться, — воскликнула Pea. — Теперь заставим его посмеяться. Пьер, пора подурачиться. Давайте выпьем. Элен тоже будет смеяться. До скорого, Элен… Какой ты важный, Пьер.
— Это самый глупенький ребенок. Заставим его смеяться.
— Как сладко быть глупеньким рядом с такими сумасбродками, — сказал им я. — Не бойтесь! Заставьте меня смеяться. Дайте-ка еще выпить.
Pea снова покрыла меня помадой и принялась щекотать так коварно, что я заерзал словно потерянный.
— Идемте вниз, — сказала моя мать, — экипаж уже ждет.
В экипаже беспутство пошло вовсю. Раздавались взрывы безумного смеха. Pea не знала удержу. Когда она вышла, она была уже без юбки. Она бросилась на лестницу прямо в панталонах, очень открытых. Моя мать бежала за Pea, с ее юбкой в руках. Я тоже мчался за ними, держа абсурдную шляпу матери.
Мы бежали и хохотали.
Гарсон уступил нам дорогу, поздоровался, открыл дверь, и мать захлопнула ее, как только мы вошли.
Тяжело дыша, моя мать повалила Pea и бросилась на нее.
Внезапно она остановилась и встала.
— Пьер, — сказала она, — я слишком много выпила, просто обезумела. Ты должен был остановить меня, но Pea такая забавная, такая хорошенькая в панталонах! Пьер, я уверена: это будет твой первый ужин с девушкой в панталонах. Как грустно, что я нарушаю праздник. Мы не могли больше продолжать шалости… Теперь я отрезвела. Теперь я оставляю вас.
— Нет, мама, ты ужинаешь с нами.
С налившимся кровью лицом я серьезно посмотрел на свою мать и взял ее за руки. Мой бред достиг предела. Pea под столом тайком ласкала меня. Мать тоже смотрела на меня, словно царапая взглядом.
Я очень тихо прошептал:
— Мне хочется так и замереть.
Мать долго и пристально смотрела на меня. Pea протиснулась между нами на софе, ее панталоны были расстегнуты, а левая рука терялась в розовом платье.
— Но у нас на столе пустые рюмки. Это печально, — сказала моя мать.
— Я возьму бутылку, — сказала Pea.
Она встала, но у нее были расстегнуты пуговицы, и панталоны соскользнули на пол. Мать улыбнулась, прикусив нижнюю губу.
Я взял у нее из рук бутылку. Она села с голым задом, и ее руки потихоньку возобновили свое занятие.
— Элен, — сказала Pea тихим голосом, — я еще не в том виде, как подобает в отдельном кабинете. Ты должна снять с меня корсаж. Ты же видишь, я очень занята.
Ha Pea был лишь пояс из черного кружева, который оставлял голыми ее груди, но поддерживал чулки.
«Если бы мы были одни, я бы сбежал, испугался Pea», — подумал я.
— Мне больше не хватает духу покинуть вас, — простонала моя мать.
— Так давайте есть, — сказала Pea, высвобождая руки. — Но сначала выпьем.
Мы с матерью вместе склонились над Pea, которая пила между нами. Мы испытывали настолько большое удовольствие, что в этот момент его можно было прочитать лишь по нашему молчанию и покрасневшим лицам. Несколько минут мы с матерью обращались с Pea так же исподтишка, как она делала это с нами несколько мгновений назад. Мы ели; и снова мы с матерью стали сталкиваться раздраженными взглядами. В конце концов игру пришлось прервать. Pea простонала:
— Шампанского, Пьер, дай мне шампанского, я больше не хочу есть. Вы меня нервируете. Я хочу пить и не остановлюсь, пока не свалюсь под стол. Наливай же, Пьеро33, я хочу, чтобы мой бокал был полон, и твой, будем пить, я пью уже не за твое здоровье, а за мой каприз: ты знаешь, чего я от тебя жду. Ты узнаешь, что я люблю наслаждение; я
