расчетом на то, что все могут быстро и легко читать про блочные матрицы; она не соответствует уровню математики в остальной книге. Ореол небрежного математического мастерства в книге сыграл важную роль и сделал ее влиятельной, это отличало ее от той застенчивой сдержанности, с которой британские авторы того времени (особенно Хикс) убирали математику в приложения.
Математические навыки Самуэльсона в глазах читателя – впечатление, поддерживаемое на каждой странице, – сами по себе являются важными и убедительными аргументами. Он преподносит себя в качестве авторитетного ученого, имея на то веские основания. Способность решить такую трудную (как показалось бы типичному читателю-экономисту в 1947 г.) задачу – свидетельство осведомленности. Подобный аргумент по силе сравним с апелляцией к классическому образованию. Читать на латыни как на родном языке или на греческом как почти на родном очень сложно и требует невероятного прилежания; следовательно – или по крайней мере так казалось англичанам приблизительно в 1900 г. – люди, которые приобрели такие навыки, должны нести ответственность за великую империю. Подобным же образом – или по крайней мере так казалось экономистам приблизительно в 1983 г., – люди, которые разбираются в блочных матрицах и собственных значениях, должны нести ответственность за великую экономику. Этот аргумент не абсурден, не есть «ошибка» или «просто риторика». Виртуозность (virtuosity) в той или иной степени есть проявление добродетели (virtue).[499]
2. Шесть раз встречается ссылка на авторитет (К.Э.В. Лезер, Кейнс, Хикс, Аристотель, Найт и Самуэльсон; апелляция к авторитетам – любимая тема Самуэльсона). Апелляция к авторитету часто считается худшим проявлением «просто» риторики. Но нередко (как и в этом случае) она оказывается общепринятым и легитимным аргументом. Ни одна наука не могла бы развиваться без нее, поскольку ни один ученый не может заново осуществить все предшествующие рассуждения и доказательства. Мы опираемся на плечи гигантов, время от времени напоминать об этом – совершенно легитимная практика, и такие доводы убедительны.
3. Есть и несколько предложений ослабить предпосылки. Спрос на деньги «по-настоящему интерес [ен]... если... картина дополняется учетом неопределенности».[500] Мы снова видим: неявная хиксианская предпосылка о том, что деньги не приносят процент, ослабляется, и ставка процента рассматривается отдельно от нулевой отдачи на деньги. Ослабление предпосылок в современной экономической науке – функция, генерирующая новую литературу. В отсутствие количественных данных о важности ослабляемой предпосылки это совсем не модернистская аргументация. Самуэльсон очень осмотрительно придерживается сослагательного наклонения в теории (деньги «выйдут из употребления»[501] ), но несомненно хочет, чтобы его критика теории процентных ставок, основанных только на предпочтении ликвидности (т. е. на риске), была воспринята серьезно, как отсылка к реальному миру. Она, конечно, является таковой, но не на тех основаниях, которые он предлагает, проповедуя операционалистскую методологию.
4. Встречаются несколько обращений к гипотетической игрушечной экономике, ограниченной одним или двумя секторами, из которых выводятся практические результаты. Со времен Рикардо это стало одной из самых распространенных форм экономической аргументации, рикардианским пороком. Но если использовать этот прием с умом, он перестанет быть пороком. «Вполне возможно существование экономики, в которой отсутствуют деньги, но все же имеется реальная ставка процента».[502] Да, конечно.
5. Наконец, один раз он явно прибегает к аналогии, которая описывается как такая, что носит «не... поверхностный характер». Аналогия, как будет подробно показано ниже, характерна для экономического мышления в целом, даже когда оно не характеризуется аналогиями в открытую: трансакционное «трение», «доход», «различие в доходах по любым двум разным активам», ценные бумаги, которые «обращаются», деньги, которые «увянут и отомрут» – неявно выраженные примеры живых или хотя бы полумертвых метафор, взятых из одного параграфа. Однако ни аналогии, ни метафоры, как и большинство других составных частей риторики Самуэльсона, в официальном каноне не отражены.
Детали ходатайств по делам, связанным с экономическим правом, имеют мало общего с официальным научным методом. Без сознательного отношения к повседневной риторике можно легко ошибиться в их квалификации. Например, в экономической науке часто употребляется аргумент «от вербальной убедительности». Предпосылка, что «экономика в основном конкурентна», может быть просто предложением посмотреть на нее именно с этой стороны, ожидая, что такой прием поможет что-то понять. С тем же успехом психолог может заявить: «Мы все неврастеники», но это не значит, что 95 % случайно выбранных людей будут страдать навязчивым стремлением мыть руки; скорее это рекомендация, чтобы мы обратили внимание на невротичность, присутствующую «в каждом из нас».[505] Принимая это выражение за чисто модернистскую гипотезу, мы неправильно его понимаем и провоцируем бессмысленную практику тестирования гипотез. Этот случай похож на ситуацию, когда
Другой общепринятый аргумент в экономической науке, не отраженный в официальной риторике, состоит в согласованности с той или иной философской позицией: «Если вы предполагаете, что фирме известна ее функция издержек, вы точно так же можете предположить и то, что ей известна ее производственная функция: и то, и другое одинаково сомнительно». Схожее рассуждение, зачастую не выраженное в явном виде, но проявляющееся в такой фразе, как «естественно предположить, что», на самом деле характерно для философского дискурса.[506] Это аналог симметрии как критерия правдоподобия, которая проявляется во многих формах и контекстах. Специалист по экономике труда рассказывает студентам о компенсирующей надбавке работникам за риск потерять работу и обосновывает свои выводы, исходя исключительно из функции полезности работника. Аудитор замечает, что не учтена стоимость безработицы со стороны спроса (т. е. для фирмы). Замечание кажется резонным, и следует длительная дискуссия о том, как фактор спроса может повлиять на выводы. Аргументы типа «а о другой-то стороне вы забыли», убедительны в экономической теории, но экономисты даже не представляют, насколько.
Аналогичная ситуация (и тут мы подходим к границе риторического самосознания): на семинарах повсеместно осуждается принцип ad hoc. Экономист с радостью примет плохой R2, скверные и заниженные стандартные ошибки, если только у него «есть теория» для включения тех или иных переменных в регрессии. «Иметь теорию» – это не так просто (open and shut[507] ), как может показаться, и зависит, например, от того, насколько престижны в данный момент определенные формы рассуждения. Любой, кто запихнул бы до 1962 г. накопленный выпуск в уравнение, объясняющее изменение производительности, был бы обвинен в построении гипотез ad hoc. Но после работы К. Эрроу «Экономическая теория обучения в процессе работы» (которое почти не имело отношения к максимизирующему поведению или другим экономическим гипотезам более высокого порядка) внезапно появились основания поступать именно так.
Симуляция – пример риторики в экономической науке, который хорошо укладывается в рамки самосознательной практики. Экономисты часто обосновывают важность той или иной переменной, демонстрируя ее возможности в моделях с параметрами, не требующими сложных расчетов для получения оценок. Хотя такое рассуждение и является весьма распространенным, едва ли можно найти статьи или книги, где давалось бы четкое его описание.[508] Получается так
