о природе и причинах богатства народов» (первая редакция 1776). [551] Следует ли считать эти работы частью цельного и всеобъемлющего труда, а нравственную философию Смита и его экономическую теорию взаимно дополняющими или даже пересекающимися попытками анализа человеческой жизни? Или это две несовместимые или даже противоречащие друг другу работы, основанные на несогласуемых посылках относительно человеческого поведения и мотиваций? Если верно первое, тогда какую из них следует считать главным интеллектуальным проектом, выражающим общую для обеих книг систему предпосылок? Если же верно последнее, тогда в чем состоят противоречия между ними и почему Смит высказывал не согласующиеся между собой представления о человеческой природе?
Это лишь некоторые обсуждаемые учеными вопросы, касающиеся связи между «Теорией нравственных чувств» (ТНЧ) и «Богатством народов» (БН). Одно время некоторые исследователи утверждали, что обе работы фундаментально несовместимы потому, что в первой главную роль играли чувства альтруизма и симпатии, а во второй – эгоизма и своекорыстия.[552] Объяснение этому противоречию искали в биографии Смита: с годами он просто менял свое мнение, в «Нравственных чувствах» выражая идеализм молодого человека, а в «Богатстве народов» – реализм зрелости, и что поездка во Францию в 1760-х годах и знакомство со многими «philosophes» глубоко повлияли на его представления. Это биографическое объяснение по прошествии времени было подвергнуто критике, как только обнаружились конспекты лекций по юриспруденции,[553] прочитанных Смитом в университете Глазго до путешествия во Францию. В них уже содержались наметки некоторых частей написанного позже «Богатства народов». Исследователи также обнаружили, что Смит работал над новыми редакциями обеих книг все последующие годы, так что в действительности обе эти работы взаимосвязаны, и обе отражают его зрелые взгляды.
Философская характеристика двух работ в рамках дихотомии «альтруизм / симпатия против эгоизма / своекорыстия» при более внимательном изучении также подвергается сомнению. Обновленный интерес к моральной философии и общей философской системе Смита, возникнувший вслед за публикацией глазговского издания его трудов и переписки, привел многих философов и историков к выводу о том, что противоречия между двумя текстами в части человеческого поведения и мотивов на самом деле не существует. Редакторы глазговского издания «Теории нравственных чувств» в авторитетном «Введении» писали: «Так называемая проблема Адама Смита является мнимой проблемой, возникшей из невежества и непонимания»; обе книги написал «один и тот же человек».[554] Замечание Смита в анонсе шестого издания «Теории нравственных чувств» о том, что в «Богатстве народов» он «частично выполнил» свое обещание, данное в заключительном параграфе той работы – написать доклад об общих принципах государства и права, – принимается ими за «лучшее свидетельство против тезиса о наличии конфликта между двумя книгами», в котором «ясно видно, что он (Смит) считает „Богатство народов“ продолжением размышлений, начатых в „Нравственных чувствах“».[555] Макфи также утверждает, что, «поскольку Адам Смит был человеком ровного и цельного характера, не был подвержен глубинным интеллектуальным сомнениям или надломам, сомнительно, чтобы подобный человек одновременно создавал две противоречащие друг другу работы.[556]
Все же, несмотря на заявления о том, что «проблемы Адама Смита» вовсе не существует, исследователей продолжает занимать вопрос о связи между «Теорией нравственных чувств» и «Богатством народов». Хотя лишь немногие согласятся с мнением, что эти работы абсолютно несовместимы и противоречивы, вопрос о связи между ними до сих пор носит фундаментальный характер. Это новый виток обсуждений – «обновленная» проблема Адама Смита, в противоположность старой и ныне дискредитированной версии.[557] В рамках этой обновленной версии затрагиваются следующие вопросы. Как соотносятся нравственная философия и экономическая теория Смита, какое значение это соотношение может иметь в XXI в.? Как нам следует понимать теорию человеческого поведения (human agency) в Смитовой нравственной философии и в экономическом анализе? Могут ли посмертно опубликованные лекции Смита по юриспруденции обеспечить концептуальную или теоретическую связь между «Нравственными чувствами» и «Богатством народов», или задуманный, но не реализованный проект Смита создать теорию юриспруденции был в принципе неосуществим? В данной работе я обращаюсь к некоторым сторонам этой версии проблемы Адама Смита.
В обсуждении современной версии проблемы Адама Смита есть несколько аспектов – методологических и содержательных.
Методологические вопросы касаются интерпретации – как следует читать и как перечитывать тексты Смита в свете проблемы их взаимосвязи. Утверждение, что в действительности не существует нерешенных вопросов о взаимосвязи между «Теорией нравственных чувств» и «Богатством народов», по большей части относится к тому, что принято считать глобальными намерениями Смита при написании этих двух работ. Исследователи утверждают, что Смит задумывал свои книги как составные части более общего труда, из чего возникает точка зрения о том, что две работы не могут быть несогласованными. Но эта позиция, основанная на приписываемых Смиту намерениях, наталкивается на определенные возражения.
Задуманное Смитом в его работах – чем бы оно ни было – нельзя считать определяющим для того, что он в итоге написал. Даже если Смит имел (или считал, что имеет) всеобъемлющее видение, которое собирался реализовывать в отдельных трудах, само по себе это не означает, что эти намерения были (или могли быть) успешно осуществлены. Кроме того, упомянутое намерение Смита из заключительного параграфа «Нравственных чувств» – как оказалось, несбывшееся, – само по себе не является надежным свидетельством связи между двумя работами.[558]
Более того, как мы можем с уверенностью судить о том, что именно намеревался создать Смит, каким мог бы быть всеобъемлющий труд, частями которого должны были стать «Нравственные чувства» и «Богатство народов»? Как можно с уверенностью судить о его намерениях в связи с каждой из работ? Можно утверждать, что мы узнаем о намерениях Смита, прочитав его работы, и что интерпретация трудов и является пониманием того, что пытался сказать их автор. Это общая предпосылка, принятая в истории философии, истории экономической мысли и в интеллектуальной истории. Такое суждение подразумевает и то, что интерпретация работ Смита и раскрытие его намерений не являются независимыми задачами, оказываясь неотъемлемыми частями единой работы истолкования. Далее, раз каждая интерпретация включает описание намерений автора, это означает, что должно быть столько же точек зрения на намерения Смита, сколько существует интерпретаций его работ. Из этого следует, что поиск интерпретаций, возникающих из авторских намерений, не является решением какой-то дополнительной задачи, поскольку каждая интерпретация предполагает собственное видение намерений автора. Также это указывает на то, что невозможно оценить удачность или «точность попадания» интерпретации, прикидывая, насколько точно с ее помощью можно реконструировать намерения Смита, поскольку для этого необходимо наличие независимого источника знаний об этих намерениях. В понимании написанного Смитом и в понимании взаимосвязи его двух главных работ, таким образом, не существует независимой высшей инстанции, способной оценить, что же он имел в виду. А раз этой высшей инстанции, способной оценить, в какой именно степени любые предложенные интерпретации передают истинные намерения Смита, не существует, то какова ценность подобных претензий? Существует ли более прочный фундамент для построения интерпретаций, чем просто пышная риторика?[559]
Против такого скептического взгляда можно возразить, что средства для преодоления этой трудности может нам дать интерпретация работ Смита в историческом контексте. Хотя существуют различные взгляды на чтение исторических текстов, выяснение намерений Смита является задачей именно исторической науки. Согласно такой аргументации, раз Смит как автор был исторической фигурой, то писал он свои работы в контексте определенной эпохи. Некоторые исследователи Смита поддались воздействию этой точки зрения, в особенности под влиянием аргументов Квентина Скиннера, утверждавшего, что в интеллектуальной истории необходимо выяснять намерения авторов на тот момент, когда они писали свои труды.[560] Отсюда возникают вопросы о том, ограничена ли задача историка выяснением этих предполагаемых исторических намерений, или же существуют другие
