безопасности и правопорядка, но не являются ключевыми для становления нравственности. В число добродетелей у Смита в ТНЧ вошли самообладание и благотворение, которые и определены как подлинные моральные добродетели, тогда как справедливость (будучи делом обыкновения) и благоразумие описаны как низшие добродетели.
Добродетель самообладания является диалогической по преимуществу: ведь агент морального действия напрямую слушает голос незаинтересованного наблюдателя. Также эта добродетель обнаруживает самые строгие параллели с учением стоиков. А именно, как пишет Адам Смит: «Человек, одаренный твердым и непоколебимым характером, мудрец, с детства приучивший себя к самообладанию... не забывает ни на одну минуту о суде беспристрастного наблюдателя над его чувствами и над его поступками». Очами этого великого врожденного чувства он рассматривает и внешнее свое поведение, и внутреннее чувство.[581] В VI части труда доказывается, что «тот заслуживает названия добродетельного человека и становится достойным любви, уважения и восхищения», кто «поступает согласно чувству (в англ. оригинале: обузданным и исправленным эмоциям. –
В случае благотворения, второй полноценной моральной добродетели, беспристрастный наблюдатель опять берет на себя ответственность рекомендовать или отвергать определенное действие. Правила поведения мелочны в сравнении с настоящим поступком – благотворением, и поэтому без совещания с беспристрастным наблюдателем невозможно даже решить, как следует поступить ради блага. Один из аспектов диалогической природы таких суждений – их «открытость». Ведь если моральные суждения – продукт диалогического совещания, то их нельзя предвидеть или обеспечить наперед, и общие правила никогда не будут выведены. Моральное суждение, исходя из своей сущности, проводит тончайшее размежевание обстоятельств, относящихся к делу, учитывая и сцепление событий, и частные мотивы поступка. Невозможно обойтись без беспристрастного созерцания, когда нужно действовать, не опираясь на готовые примеры, но вынося ответственное суждение с учетом уникального стечения обстоятельств. Такое суждение нельзя свести к однозначному выводу из происходящего: будь так, безучастный наблюдатель не должен был бы оценивать поступки в каждом отдельном случае, но сам бы оказался заложником правил. Но любая моральная ситуация требует тонких различений, поэтому перед вынесением суждения следует внимать самым на первый взгляд незаметным обстоятельствам дела – именно поэтому моральные суждения не могут быть назначены заранее и встроены в систему правил, но должны оставаться открытыми: «Вероятно, нет возможности установить точные правила, которые определили бы, какому чувству следует отдать предпочтение, если два благородных побуждения влекут нас к двум противоположным предметам. Только совести, верховному и беспристрастному судье, принадлежит право решать, в каком случае дружба должна уступить признательности, а в каком случае признательность должна уступить дружбе... Став в положение предполагаемого беспристрастного наблюдателя, приняв его точку зрения, повинуясь его голосу (в рус. перев. пропущено: со вниманием и почтительностью. –
Непредопределенность или, иными словами, открытость – аналитическое свойство морального суждения. Наличие этого свойства – лучшее доказательство того, что вне безучастного наблюдателя невозможна никакая развитая мораль. Если бы можно было свести нравственность к строго предначертанным правилам, добродетель состояла бы лишь в том, чтобы жить по правилам. Но фиксированные правила всякий раз показывают свою недостаточность, и поэтому, чтобы вынести окончательное моральное суждение посреди мириад хитросплетений социальной жизни, требуется всякий раз вызывать беспристрастного наблюдателя. Предпринятое Адамом Смитом исследование происхождения и пользы общих правил нравственности[585] показывает, что эти правила – лишь замещение морального суждения, а вовсе не его форма. Этот суррогат предназначен лишь тем, кто не в состоянии сам составить суждение. Общие правила нужны для того, чтобы поддерживать человеческое общежитие, задавая магистраль надлежащего поведения для людей, не готовых пока самостоятельно выносить моральные суждения. Правила помогают избавиться от ложного понимания любви к самому себе, но их соблюдение не требует от человека самостоятельности суждения.
Замечательно, что эти общие правила морального поведения описаны в терминах долга, а не нравственного суда. Благодаря диалогической природе моральные суждения с легкостью могут быть постигнуты и легко применены в практической жизни. Ведь речь идет о свободном участии в открытом диалоге, по-прежнему длящемся, и всякий раз можно согласиться или не согласиться, не поступившись своей свободой. Поэтому всякий разговор о морали и всякое моральное решение свободно и не знает принуждения. Свобода воли каждого из деятелей сохраняется благодаря диалогической природе морального суда, а моральный дискурс чуждается детерминизма, отстаивая «открытый смысл». Любой морализм воздействует и привлекает только убедительностью доводов, строгой доказательностью и соответствием нуждам социального человеческого начала. Дискурс о морали – часть социального дискурса, поэтому его нужно изучать как часть социальной жизни, усматривая в нем те же мотивации и формы убеждения, которые образуют социализованное общение в повседневной жизни.
Открытость «Теории нравственных чувств» (ТНЧ) по отношению к глубинному состоянию общества, исходящая от метафорической фигуры беспристрастного наблюдателя, на уровне стиля выражается в полифоническом диалоге, проходящем через всю книгу Смита. Напротив, «Богатство народов» (БН) представляет собой по преимуществу гомофонический и монологический текст, в котором есть «только один субъект познания, прочее – его объекты».[586] В БН выступает только один субъект познания, совпадающий с позицией философа, читающего другим наставление. Тон книги следует назвать отрешенным и очищенным от всякого эмоционального участия. Иногда в БН употребляются местоимения «я» и «мы», но за ними нет какой-то специфической познавательной или этической позиции.[587] Как замечает Бахтин, «всякое усиление чужих интонаций в том или другом слове, на том или другом участке произведения – только игра, которую разрешает автор, чтобы тем энергичнее зазвучало затем его собственное прямое или преломленное слово».[588] Бахтин называет монологическим стиль научных трактатов, в которых один-единственный голос определяет и развитие рассуждения, и ход изложения.
Согласно Бахтину, монологическим изложение становится в том случае, если аргументация служит идеям авторитарным, не допускающим спора, или если требуется разъяснить какой-то научный тезис, для чего надлежит воздержаться от рассмотрения других подходов, отстаивая наличную систему доводов.[589] В монологической стилистике выдержан трактат Смита «Богатство народов» – пример научной монографии, предмет которой – система естественной свободы. Конечно, в БН есть и диалогические обертоны, также можно заметить и тонкое употребление риторических фигур.[590] Ведь, как уже отмечено выше, различение монологической и диалогической речи не может быть абсолютным. Но что несомненно – этический диалогизм, являющийся отличительной чертой ТНЧ, в БН отсутствует.
На всем протяжении обширного трактата БН ни разу не моделируется беспристрастный наблюдатель, также не встречаются ни симпатия, ни воображаемая перемена мест. Не раз уже отмечалось, что
