Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания

В обыденной речи мы нередко характеризуем заключение как вызывающее сомнения, недостоверное или только вероятное. Однако, строго говоря, эти термины следует использовать либо применительно к степени нашей рациональной веры (rational belief) в данное заключение, либо применительно к отношению между двумя множествами суждений, знание которого дает нам основание иметь соответствующую степень рациональной веры.[668]

4. От термина «событие», игравшего до сих пор такую важную роль в научном лексиконе рассматриваемой нами области знания, я полностью отказываюсь. [669] Авторы, писавшие о вероятности, обычно обращаются к тому, что они называют «наступлением события». В рамках проблем, которые они сначала исследовали, это не влекло за собой отхода от повседневного словоупотребления. Однако теперь эти выражения оказываются весьма расплывчатыми и двусмысленными; и обсуждение истинности и вероятности суждений, а не вероятности событий, оказывается чем-то большим, нежели просто вербальным уточнением и улучшением.[670]

5. Эти общие соображения вряд ли вызовут серьезные возражения. В ходе обычных рассуждений мы постоянно предполагаем, что знание одного утверждения не доказывает истинности второго, и все же дает некоторые основания, чтобы принять его на веру. Мы утверждаем, что нам следовало бы на основании таких-то данных предпочесть такое-то суждение. Мы требуем рационального обоснования тех утверждений, строгое доказательство которых отсутствует. По сути дела, мы допускаем, что некоторые положения могут быть недоказанными, не будучи тем не менее необоснованными. И по зрелом размышлении оказывается, что информация, передаваемая нами при помощи этих положений, не является абсолютно субъективной. Когда мы утверждаем, что Дарвин приводит веские доводы, чтобы мы согласились с его теорией естественного отбора, мы не просто имеем в виду нашу психологическую склонность к тому, чтобы присоединиться к его точке зрения; очевидно, мы намереваемся при этом выразить нашу уверенность в том, что мы ведем себя рационально, рассматривая его теорию как весьма вероятную. Мы считаем, что имеется некоторое реальное объективное отношение между данными, известными Дарвину, и его выводами; оно не зависит от простого факта нашей веры в него и является таким же реальным и объективным, пусть и в иной степени, как и отношение, которое существовало бы, будь обоснование таким же доказательным, как силлогизм. По сути дела, мы претендуем на правильное постижение логической связи между одним множеством суждений, которые мы называем свидетельствами (evidence) и которые, как мы полагаем, нам известны, и другим множеством суждений, которые мы называем нашими заключениями и которым мы придаем больший или меньший вес в зависимости от оснований, сообщаемых первым множеством. Именно на этом типе объективной связи между множествами суждений – типе, который, как мы считаем, правильно нами понимается, когда мы делаем подобные утверждения, – и должно быть сосредоточено внимание читателя.

6. Мы не исказим смысла слов, если будем говорить об этом как о вероятностном отношении. Верно, что математики использовали этот термин в более узком смысле, поскольку они часто ограничивали его применение специальным классом случаев, при которых оно допускает алгебраическое выражение. Однако как общеупотребимое это слово никогда не имело такого узкого значения.

Те, кто изучают вероятность в том смысле, который имеют в виду авторы стандартных трактатов по Wahrscheinlichkeitsrechnung или Calcul des probabilit?s,[671] найдут, что в конечном счете я касаюсь знакомых им сюжетов. Однако, пытаясь разобраться с принципиальными трудностями, с которыми сталкиваются все, изучающие математическую теорию вероятностей, и которые, как известно, остаются нерешенными, мы должны начать с начала (или почти с начала) и рассмотреть наш предмет более широко. Как только математическая вероятность перестает быть самой обычной алгеброй или начинает претендовать на руководство нашими решениями, она немедленно сталкивается с проблемами, против которых ее собственное оружие оказывается совершенно бессильным. И даже если мы в дальнейшем хотели бы использовать понятие вероятности в узком смысле, все же полезно вначале узнать, что оно значит при более широком толковании.

7. Итак, между двумя множествами суждений существует отношение, в силу которого, если нам известно первое из множеств, мы можем соотнести со вторым некоторую степень рациональной веры. Это отношение и составляет предмет вероятностной логики.

Множество недоразумений и ошибок возникло из-за неспособности должным образом учесть этот реляционный аспект вероятности. Из посылок: «из а вытекает о» и «а истинно» мы можем заключить нечто о b – а именно, что о истинно – причем это нечто не будет связано с а. Но если а связано с о так, что знание об а делает веру в вероятность о рациональной, мы не можем заключить о b ничего, что не отсылало бы нас к a; и неверно, что любое множество совместимых друг с другом посылок, которое содержит а, имеет одно и то же отношение к b. Поэтому говорить: «о вероятно», так же бесполезно, как говорить: «о равно» или «о больше, чем», а утверждать, что поскольку а делает о вероятным, то a и с вместе делают о вероятным, так же безосновательно, как и утверждать, что поскольку а меньше о, то ? и с вместе меньше о.

Таким образом, если в обыденной речи мы именуем некую точку зрения вероятной без дальнейших уточнений, то чаще всего мы выражаемся эллиптически.[672] Мы считаем ее вероятной, когда в нашем сознании явно или неявно присутствуют некоторые соображения, которые мы принимаем в расчет. Мы используем это слово (вероятная) для краткости точно так же, как, например, говорим, что некоторая местность в трех милях, подразумевая, что она в трех милях от того места, где мы находимся, или от некоторой исходной точки, которую имеем в виду. Ни одно высказывание не является само по себе ни вероятным, ни невероятным точно так же, как ни одно место не может быть «удаленным» само по себе; и вероятность определенного утверждения варьируется в зависимости от представленных фактов и доказательств, которые являются, так сказать, исходным пунктом, к которому оно отсылает. Мы можем сосредоточить внимание на имеющемся у нас знании и, относясь к нему как к исходному пункту, рассмотреть вероятности всех остальных предположений (в соответствии с обычной практикой, которая ведет к эллиптической форме обыденной речи). Точно таким же образом мы можем сосредоточиться на предлагаемом заключении и рассмотреть, какую степень вероятности можно было бы ему придать при различных наборах посылок, которые могут образовать корпус знания, имеющегося у нас или у других, а могут быть просто гипотезами.

Можно показать, что этот подход вполне согласуется с тем, что нам известно из опыта. Нет ничего нового в предположении, что вероятность того, что теория истинна, зависит от фактов, свидетельствующих в ее пользу; и часто утверждают, что некоторая точка зрения была вероятной на основании первых попавшихся фактов, однако после получения дополнительной информации оказалась неправомерной. Если знание или гипотезы изменяются, наши заключения получают новые вероятности, но не сами по себе, а по отношению к новым посылкам. Становятся важными новые логические отношения, а именно между заключениями, которые мы исследуем, и нашими новыми предположениями; однако старые отношения между заключениями и прежними предположениями по-прежнему существуют и являются такими же реальными, как и новые. Отрицать, что некоторая точка зрения была вероятной до того, как на более позднем этапе выявились определенные противоречащие ей сведения, было бы так же абсурдно, как и отрицать, прибыв на место назначения, что оно когда-то было отдалено от нас на расстояние в три мили; и эта точка зрения по-прежнему является вероятной по отношению к прежним гипотезам, подобно тому как место назначения по-прежнему отстоит на три мили от нашего исходного пункта.

8. Дать определение вероятности невозможно, если только мы не примем определение степеней вероятностного отношения через степени рациональной веры. Мы не можем анализировать вероятностное отношение, используя более простые понятия. Как только мы перейдем от логики импликаций и категорий истины и лжи к логике вероятности и категориям знания, незнания и рациональной веры, так в центре внимания окажется новое логическое отношение, к которому мы прежде не проявляли никакого интереса, хотя оно и является логическим, и которое невозможно объяснить или