– Отличные стишки, Антончик.
Мы смеёмся. И тоска и безнадёжность этого дня отпускают меня…
– Ну, как ты сегодня? Ел что-нибудь?
– Полудничал. Пирожок с замазкой. Замазку выкинул, а пирожок съел. В обед хлеб и компот ел.
– А утром?…
– Утром? Воспитательница говорит: скорей пейте все кофе!
– Ну, и как, пил?
– Пил, – неуверенно говоришь ты. – Такие серенькие помои с мусоринками.
– Так уж и помои?
– Очень похоже. Такой цвет некрасивый…
– А чем вы занимались? – перевожу я разговор на другое. – В какие игры играли?
– Занятия математические были. Смешные очень.
– Почему смешные?
– До пяти учили считать! К двум картоновым яблокам прибавляли три картоновые груши! Любовь Петровна всё объясняет, объясняет, а ни у кого не получается… Потом она сказала: устала я от вас! Антон, сосчитай им. Ну, я сосчитал… до пяти миллионов! – ты смеёшься. – Шучу, конечно. Потом книжку ребятам читал.
– Какую?
– Сказки разные. Про начальника злости.
– Про кого?!
– Про Кащея.
Подумав, сказал:
– А можно было не убивать Кащея, а перевоспитать. Тоже хороший рецепт. А ещё я тебе письмо написал! И вот, подарок тебе, – ты протягиваешь помятый спичечный коробок.
Читаю письмо:
«Милая моя мамочка Романушко!
Я тебе подарил спичечный коробок, не потеряй ево, он – обо мне на память. Я люблю тебя очень сильно, ты чувствуешь? Но мамочка, ты ещё подскажи мне, хочешь ли ты, чтобы я тебя сфотографировал опаратом «Огонек», и ещё я тебя целую, и передаю привет из страны невидемых городов. Целую. Антон.'
– Конечно, хочу, – сказала я. – Спасибо, миленький, и за подарок, и за письмо такое чудесное. Я тоже о тебе весь день думала…
– А почему ты грустная?
– Устала, сынок. Я сегодня пол-Москвы объездила, где только ни была…
– Нашла работу?
– Нет.
– А когда найдешь?
– Не знаю…
За ужином ты судорожно хватал чёрный хлеб с маслом, умял два омлета, и никак не мог наесться. Отвалившись от стола, запел:
Ты похудел за две детсадовские недели, нос заострился, под глазами залегли тени, которые не исчезали даже ночью, во сне. Даже во сне вид у тебя был уставший и грустный.
Укладывая тебя спать, заметила, что твои ноги, от щиколоток и до самых колен, в синяках.
– Антон, ты почему весь в синяках?
– В саду так много углов… – нехотя ответил ты.
На следующий день я, как обещала, пришла за тобой пораньше, ты ещё не успел занять свой пост у окошка веранды и начать считать кирпичи. Ты сидел на горке песка и что-то строил. Рядом с тобой в песке играли два мальчика, вы о чём-то оживленно переговаривались. Но не успела я порадоваться, что у тебя хорошее настроение и ты играешь с ребятами, как ситуация в песочнице мгновенно изменилась. Пока я шла от калитки к вашему участку, на моих глазах разыгралась следующая сцена. Один из мальчиков стал что-то выкрикивать, размахивая руками. Ты с улыбкой отвечал ему. Мальчик, крайне раздражённый, ударил тебя кулаком по голове. Ты заплакал. Оба мальчика вскочили, словно твой плач послужил им сигналом, и стали бить тебя. Они затаптывали твой город, били тебя по рукам ногами, наступали тебе на руки (ты пытался защитить свои чудесные башни), мальчики пинали тебя, били по спине, по голове…
Я бежала тебе на выручку, а Евдокия Васильевна спокойно созерцала эту сцену, сидя в двух шагах на веранде. Она не шевельнулась и не проронила ни слова. Ты плакал, даже не пытаясь защититься, лишь прикрывая голову руками от ударов, продолжая сидеть на холодном песке среди руин своего сказочного города…
Подбежав к песочнице, я с трудом оттащила от тебя мальчишек. Подняла тебя, вытирала твоё лицо, измазанное песком и слезами…
– За что вы его бьете?
Оба мальчика, разгоряченные, исподлобья смотрели на меня одинаково злыми глазами.
– За что вы его бьете?
– А чего он…
– Что «чего»?
Мальчики угрюмо молчали.
– Антон, за что тебя били? Ты кого-нибудь из них обидел?
– Я им рассказывал про Маль… А он, этот Ваня, говорит: это неправда! А я говорю: правда! И они стали стукать и всё ломать… – ты опять залился слезами.
Мальчики стали что-то выкрикивать, размахивая руками, что-то злое, несвязное, все их обвинения сводились к тому же: «А чего он!…»
Евдокия Васильевна наконец поднялась и неторопливо приблизилась к нам.
– Я вас предупреждала, что его будут бить, – почти с удовлетворением сказала она.
Я не могла говорить, я боялась заплакать. Первый раз в жизни тебя били,
