История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

И пышной суеты наукъ…

за то онъ будетъ:

'безпеченъ здравъ и воленъ,

Не будетъ в?дать ложныхъ нуждъ;

Онъ будетъ жребіемъ доволенъ,

Напрасныхъ угрызеній чуждъ.

Алеко-цыганъ.

Алеко 'опростился', сд?лался настоящимъ цыганомъ, водитъ ручного медв?дя и этимъ зарабатываетъ пропитаніе. Но онъ не слился съ этой первобытной жизнью: какъ Рене, онъ временаки тоскуетъ:

'Уныло юноша гляд?лъ

На опуст?лую равнину

И грусти тайную причину

Истолковать себ? не см?лъ.

Съ нимъ черноокая Земфира,

Теперь онъ – вольный житель міра,

И солнце весело надъ нимъ

Полуденной красою блещетъ.

Что жъ сердце юноши трепещетъ?

Какой заботой онъ томимъ?

Эгоизмъего. Отношеніе къ нему цыганъ.

Но стоило ему уб?диться, что его подруга Земфира ему изм?нила, – въ немъ проснулся прежній эгоистъ, выросшій въ условіяхъ культурной 'несвободной' жизни. Онъ убиваетъ изм?нницу-жену и ея любовника. Таборъ цыганскій бросаетъ его, и, на прощанье, старый цыганъ, отецъ убитой Земфиры, говоритъ ему знаменательныя слова:

'Оставь насъ, гордый челов?къ,

Ты не рожденъ для дикой воли,

Ты для себя лишь хочешь воли.

Ужасенъ намъ твой будетъ гласъ:

Мы робки и добры душой,

Ты золъ и см?лъ – оставь же насъ.

Прощай! да будетъ миръ съ тобой!

Разв?нчиваніе байронизма въ лиц? Алеко.

Въ этихъ словахъ Пушкинъ указалъ полную несостоятельность 'байроническихъ героевъ' – 'эгоистовъ', которые слишкомъ живутъ собой и для себя {См. выше стр. 7, подр. прим. 1, слова Гете об 'апостолахъ свободы'.}. Этихъ героевъ Пушкинъ теперь разв?нчиваетъ, въ характеристик?, хотя бы, поэмъ Байрона: 'Гяуръ' и 'Донъ-Жуанъ' – въ нихъ, по его словамъ: -

…отразился в?къ.

И современный челов?къ

Изображенъ довольно в?рно,

Съ его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безм?рно,

Съ его озлобленнымъ умомъ,

Кипящимъ въ д?йствіи пустомъ.

Въ этихъ словахъ,- вся характеристнка Алеко и ясное раскрытіе новыхъ отношеній поэта къ байронизму,- въ поэзіи Байрона увид?лъ теперь Пушкинъ только 'безнадежный эгоизмъ'.

Отношеніе Байрона къ своимъ героямъ.

Алеко разв?нчанъ Пушкинымъ: съ него см?ло сдернута маска, и онъ стоитъ передъ нами безъ всякихъ прикрасъ, наказанный и униженный. Байронъ никогда не разв?нчивалъ своихъ героевъ, такъ какъ они – его любимыя созданья, выношенныя на его сердц?, вскормленныя его кровыо, воодушевленныя его духомъ. У него сюжетъ, положенный въ основу поэмы 'Цыганъ', конечно, им?лъ бы другой конецъ… Жаль, что въ своихъ, наибол?е типичныхъ, поэмахъ онъ никогда не подвергалъ своихъ героевъ такому испытанію, какому рискнулъ подвергнуть своего Алеко Пушкинъ.

У Байрона герой, проклинающій людей, съ ихъ суетой, съ ихъ цивилизаціей, бросается на лоно прнроды, и, если духъ его не сливается всец?ло съ жизнью природы, такъ какъ нигд? не умиротворяется,- то всетаки никогда природа эта не становилась ему на дорог? въ вид? той неумолимой, суровой силы, которая сломила Алеко.

Итакъ, Алеко – герой, который можетъ быть сопоставленъ съ героями Байрона, такъ какъ въ немъ чувствуется и энергія, и мрачность духа, оскорбленнаго въ борьб? съ людьми; въ немъ есть и манія величія, присущая истымъ созданіямъ байроновской фантазіи, но Алеко осужденъ Пушкинымъ,- онъ не окруженъ даже т?мъ бл?днымъ ореоломъ мученичества, которое слабо мерцаетъ вокругъ чела 'Кавказскаго Пл?нника'. Алеко – уже не Пушкинъ, и байроническіе мотивы, звучащіе въ р?чахъ героя 'Цыганъ', не прошли сквозь сердце Пушкина,- онъ просто взялъ любопытный типъ, перенесъ его въ своеобразную обстановку и поставилъ въ столкновеніе съ новой интригой. Зд?сь было чисто-объективное творчество, характеризующее въ литературной жизни Пушкина переходъ къ періоду эпическаго творчества.

Литературное вліяніе на эту поэму Байрона и Шатобріана.

Литературныя вліянія, сказавшіяся въ созданіи этой поэмы, шли со стороны Байрона и Шатобріана: первый помогь поэту нарисовать 'типъ', помогъ изобразить couleur locale, далъ самую форму поэмы, перебивающуюся діалогами. Второй далъ н?которыя детали въ обрисовк? героевъ, и, быть можетъ, помогъ разобраться въ душ? героя.

Мы вид?ли уже, что за Алеко, какъ за Рене, тоска сл?дуетъ по пятамъ – это ихъ характерная черта. Зат?мъ въ роман? Шатобріана встр?чаемъ мы любопытный образъ патріарха инд?йскаго племени – Chaktas. Онъ знаетъ жизнь, съ ея б?дами и печалями, много вид?лъ на в?ку,- онъ является судьей эгоизма и сердечной пустоты юноши Рене. Если Chaktas не произноситъ такихъ энергичныхъ укоровъ, которые услышалъ Алеко отъ стараго цыгана,- т?мъ не мен?е, зависимость пушкинскаго героя отъ шатобріановскаго вполн? возможна. Сходство между произведеніемъ Пушкина и Шатобріана простирается до тожества замысла,- оба писагеля сознательно разв?нчиваютъ своихъ героевъ, наказывая ихъ за пустоту души.

Отношеніе критики.

Русская критика и публика восторженно приняла новое произведеніе Пушкина. Вс?хъ пл?нили описанія цыганскаго быта, заинтересовалъ и драматизмъ поэмы; отм?тила современная критика и самобытность Пушкина въ отношеніи къ герою, отм?тила на зависимость отъ Байрона лишь въ 'манер? пнсьма'. Критикъ 'Московскаго В?стника' указалъ, что съ 'Цыганъ' начинается новый, третій періодъ въ творчеств? Пушкина, 'русско-пушкинскій' (первый періодъ онъ назвалъ 'итальяно-французскимъ', второй – 'байроническимъ'). Совершенно справедливо отм?тилъ критикъ: 1) наклонность Пушкина къ драматическому творчеству, 2) 'соотв?тственность съ своимъ временемъ', т. е. способность изображать 'типичныя черты современности' и – 3) стремленіе къ 'народности'.

Если въ 'Цыганахъ' Пушкинъ разв?нчалъ байроническій типъ въ обстановк? бессарабскихъ степей, то въ 'Евгеніи Он?гин?' поэтъ осудилъ его въ другой обстановк? – въ шум? столичной жизни и въ тиши русской деревни.

'Евгеній Он?гинъ'. Первоначальное отношеніе Пушкина къ герою.

Евгеній Он?гинъ им?етъ большое значеніе не только въ исторіи русскаго романа, но и какъ произведеніе, им?ющее автобіографическое значеніе. Образъ героя сложился въ воображеніи автора тогда, когда къ байронизму онъ относился уже вполн? отрицательно. Но въ памяти его св?жи были еще воспоминанія о своемъ недавнемъ увлеченіи англійскимъ поэтомъ. И вотъ, по его признанію, онъ пишетъ 'сатирическое произведеніе', въ которомъ им?етъ ц?лью высм?ять 'москвичей въ гарольдовыхъ плащахъ' – т. е. современныхъ ему юношей, корчившихъ изъ себя разочарованныхъ байроническихъ героевъ. Самъ Пушкинъ гр?шилъ этимъ еще недавно, и не скрылъ этой слабости въ своемъ роман?.

Поэмы Байрона: 'Донъ-Жуанъ' и 'Беппо', въ которыхъ и къ героямъ, и къ жизни авторъ относится съ легкимъ юморомъ, задали тонъ первымъ главамъ пушкинскаго романа,- въ начал? своего произведенія Пушкинъ такъ же подтруниваегь надъ Он?гинымъ, быть можетъ, не предвидя элегической развязки романа,- в?дь самъ онъ впосл?дствіи указывалъ, что въ начал? 'даль свободнаго романа', онъ 'сквозь магическій кристаллъ еще неясно различалъ'.

Байроническій 'типъ' въ Евгеніи Он?гин?.

Если въ своихъ двухъ поэмахъ: 'Кавказскій Пл?нникъ' и 'Цыгане' онъ далъ трагическую 'развязку' въ жизни русскаго 'скорбника', то въ роман? 'Евгеній Он?гинъ' онъ показалъ намъ всю жизнь этого типа, отъ д?тства до того момента, когда въ жизни его наступаетъ крушеніе, 'развязка'… Если въ двухъ первыхъ произведеніяхъ указаны лишь мелькомъ причины 'разочарованія' героевъ, то зд?сь онъ даетъ намъ полный психологическій очеркъ развитія этого чувства въ сердц? русскаго 'байрониста'.

Начало романа. Воспитаніе Он?гина.