'новшествомъ' въ русской драм?, которая, сл?дуя указаніямъ псевдоклассической теоріи, до Пушкина строго различала 'трагедію' и 'комедію'. Сл?дуя за Шекспиромъ (и Вальтеръ-Скоттомъ), Пушкинъ въ этихъ комическихъ 'бытовыхъ' сценахъ воспользовался языкомъ 'вульгарнымъ', что также нарушало правила псевдоклассицизма.
4) Введеніе народныхъ массъ и большого числа д?йствующихъ лицъ тоже должно быть признано результатами вліянія Шекспира. У него же позаимствовался Пушкинъ и пріемомъ разбивать д?йствіе пьесы на многочисленныя и короткія сцены. У Шекспира этотъ пріемъ находился въ связи съ устройствомъ тогдашней сцены, подразд?ленной на отд?ленія. Такой сценарій – насл?діе среднев?ковыхъ мистерій. Онъ пріучилъ и зрителей, и авторовъ пьесъ къ подвижности д?йствія, легко переносимаго съ м?ста на м?сто, потому что не требовалось перем?ны декорацій; такимъ образомъ, отд?льныя сцены, связанныя съ разными м?стностями, могли происходить даже параллельно одна другой. Это была одна изъ 'условностей' театра Шексптра, которая не привилась на сцен? новаго современнаго театра.
5) Вліяніе Шекспира сказалось на н?которыхъ частныхъ заимствованіяхъ: сл?дуя англійскому писателю, Пушкигъ хот?лъ въ своей пьес? дать драматическую 'хронику',- н?что въ род? 'трилогіи', въ которой 'Борисъ Годуновъ› былъ бы лишь первой частью (за ней должны были сл?довать – 'Димитрій Самозванецъ' и 'Василій Шуйскій'). Кром? того, согласно указаніямъ изсл?дователей, заимствовалъ Пушкинъ отд?льные стихи и даже сцены изъ 'Ричарда III', 'Генриха I?', 'Генриха ?'.
6) Но не въ этихъ деталяхъ главное значеніе вліянія Шекспира. 'Истина страстей, правдоподобіе чувствованій въ предлагаемыхъ обстоятельствахъ', 'правдоподобіе положеній', естественность діалога – вотъ, 'настоящіе законы трагедіи', по мн?нію Пушкина, изучившаго Шлегеля и Шекспира. Это новшество и было главнымъ заимствованіемъ нашего великаго поэта у Шекспира.
Н. Раевскій, заинтересованный пьесой Пушкина, еще до ея окончанія, давалъ поэту такіе сов?ты-предсказанія: 'ты сообщишь діалогу движеніе, которое сд?лаетъ его похожтмъ на разговоръ, a не на фразы изъ словаря, какъ было до сихъ поръ. Ты довершишь водвореніе y насъ простой и естественной р?чи, которой еще наша публика не понимаетъ… Ты сведешь, наконецъ, поэзію съ ходуль…'. И Пушкинъъ оправдалъ это предсказаніе прозорливаго друга.
Изъ взглядовъ самого Пушкина на свою 'драму' видно, что онъ считалъ свое произведеніе 'романтическимъ', себя – реформаторомъ русской драмы. Зная характерныя черты романтизма, допускавшаго даже то, что мы называемъ 'натурализмомъ' {См. мою Исторію русской словесности, ч. II, 203 и 204.}, мы, д?йствительно, можемъ, всл?дъ за Пушкинымъ, назвать его драму 'романтической'. Но, употребляя терминъ, который былъ ему еще нев?домъ, мы съ большимъ правомъ назовемъ его пьесу 'реалистической'.
О вліяніи 'Исторіи Государства Россійскаго' Карамзина на драму Пушкина много говорено было въ русской критик?. Современники Пушкина готовы были вид?ть въ его пьес? 'отрывки изъ X и XI т. исторіи, перед?ланные въ разговоры'. Несомн?ино, въ происхожденіи драмы Исторія эта сыграла большую роль: X и XI томы, заключающіе въ себ? эпоху ?еодора Іоанновича, Бориса Годунова и Смутнаго времени вышли въ св?тъ въ 1824-омъ году, т. е. за годъ до написанія 'Бориса Годунова'. Уже эта хронологическая близость позволяетъ утверждать, что интересъ къ личиости Бориса y Пушкина сложился подъ вліяніемъ Карамзина. Такимъ образомъ, его 'Исторія' – главный источникъ историческихъ св?д?ній Пушкина. Оттого, сл?дуя за Карамзинымъ, Пушкинъ считаетъ Бориса виновникомъ смерти Дмитрія; изъ его 'Исторіи' почерпаетъ онъ пониманіе характеровъ многихъ другихъ д?йствующихъ лицъ. Сл?дуя за Карамзинымъ, усваиваетъ его морализующую точку зр?нія на исторію: преступленіе наказывается, доброд?тель вознаграждается. Но велікій поэтъ сум?лъ спасти свое промзведеніе отъ нехудожественности, которая явилась бы въ случа? слищкомъ односторонняго пользованія такой тенденціей, – объясняя причины паденія Бориса, онъ, кром? моральныхъ причинъ, внесъ и историческія, и психологическія (недовольство Борисомъ бояръ и народа, характеръ самого Бориса). Такъ же свободно использовалъ Пушкинъ историческіе матеріалы,- онъ настолько не былъ порабощенъ 'Исторіей', – что, во многихъ отношеніяхъ, дополняетъ ее св?д?ніями, почерпнутыми изъ другихъ источниковъ, которыми Карамзинъ не воспользовался {Подробный разсказъ Пимена о смерти ?еодора взятъ изъ 'Житія царя ?еодора Ивановича'; подробности пораженія Самозванца (издыхающій конь), пропущенныя въ 'Исторіи' Карамзина, взяты изъ исторіи Щербатова; въ вопрос? о закр?пощеніи крестьянъ Пушкинъ отошелъ отъ Карамзина и примкнулъ къ мн?нію Татищева; при обрисовк? Марины, Пушкинъ воспользовался 'Краткою пов?стью о бывшихъ въ Россіи самозванцахъ'. Карамзинъ радужными красками изобразилъ избраніе народомъ Годунова на царство: ликованіе толпы, ликованіе бояръ,- такова картина этого избранія; т?мъ непонятн?е въ его изложеніи д?лается крутая перем?ва въ отношеніи народа къ Борису во вторую половину его царствованія. Перем?на въ поведеніи царя Карамзинымъ тоже не выяснена. Мы вид?ли выше, что вс? эти недостатки Карамзина Пушкинъ поправилъ, по своему разработавъ психологію бояръ, народа и Бориса (народъ при избраніи Бориса – бояре). Акад. Ждановъ указываетъ, кром? л?топиосей, на сл?дующія сочиненія, облегчившія Пушкину трудъ самостоятельно оц?нивать изображаемую имъ эпоху: 'Новый Л?тописецъ', 'Сказаніе Авраама Палицына', 'Грамота объ избраніи Бориса Годунова' и н?к. др.}.
Удержавшись отъ односторонности историка-моралиста, Пушкинъ, благодаря этому, сталъ невзм?римо выше Карамзина въ пониманіи событій,- выдвинулъ боярство въ д?л? подготовки перваго самозванца, онъ, первый изъ русскихъ историковъ, указалъ на стихійное значеніе въ исторіи народныхъ массъ {Совершенно фальшиво представленъ Карамзинымъ 'народъ': 'народы всегда благодарны: оставляя небу судить тайну Борисова сердца, Россіяне искренно славили царя, когда онъ, подъ личиною доброд?тели, казался имъ отцомъ народа, но, признавъ въ немъ тирана, естественно возненавид?ли его и за настоящее, и за минувшее; въ чемъ, можеть быть, хот?ли сомн?ваться, въ томъ снова удостов?рились, и кровь Дмитріева явн?е означилась для нихъ'.}.
Наконецъ, самъ Пушкинъ указалъ на литературное значеніе л?тописи своей драмы. Образъ Пимена-л?тописца весь сложился изъ этого изученія великимъ поэтомъ л?тописей. Онъ самъ такъ говоритъ о своемъ л?тописц?: 'въ немъ собралъ я черты, пл?нившя меня въ нашихъ старыхъ л?тописяхъ: умилительная кротость, младенческое и, вм?ст?, мудрое простодушіе, набожное усердіе ко власти царя, данной Богомъ, совершенное отсутствіе суетности, дышатъ въ сихъ драгоц?нныхъ памятникахъ временъ давно-минувишихъ, между коими озлобленная л?топись кн. Курбскаго отличается отъ прочихъ л?тописей, какъ бурная жизнь Іоаннова изгнанника отличалась отъ смиренной жизни безмятежныхъ иноковъ'.
Наряду съ чтеніемъ л?тописей, должно быть поставлено чтеніе житій святыхъ, Четей-Миней, которыми увлекался Пушкинъ въ с. Михайловскомъ. Вс? эти старинныя произведенія помогли ему уловить тотъ колоритъ историческій (couleur historique), который исчезаетъ въ изложеніи этой эпохи y Карамзина и другихъ тогдашнихъ историковъ. Очевидн?е всего, это сказалось на стил? д?йствующихъ лицъ: онъ пестритъ архаизмами: 'сосудъ дьявольскій', 'наряжены городъ в?дать', 'соборомъ положили', 'по старин? пожалуемъ', 'кладезь', 'днесь', 'зане' и др.
Но, кром? этихъ 'источниковъ' драмы, отм?ченныхъ самимъ поэтомъ, изсл?дователи указываютъ еще немало другихъ {Такъ, въ трагедіи Шиллера: 'Димитрій Самозванецъ' разговоръ Самозванца съ Одовальскимъ при переход? русской границы напоминаетъ разговоръ пушкинскаго Самозванца съ Курбскимъ. Мовологъ Годунова: 'Достигъ я высшей власти' довольно близко по настроенію и содержанію, подходитъ къ 'дум?' Рыл?ева: 'Бориісъ Годуновъ'.}. Такъ, рядомъ съ господствующимъ вліяніемъ Шекспира, ум?стились и вліянія псевдоклассиковъ (напр., Расина). Мы вид?ли уже, что Пушкинъ, какъ челов?къ, всегда былъ очень разностороннимъ,- такими же особенностями отличался онъ, какъ писатель: онъ признавалъ большія достоинства за Корнелемъ и Расиномъ. 'Я классицизму честь отдалъ' – говоритъ онъ самъ. 'Каюсь, что я въ литератур? скептикъ, сказалъ онъ однажды, – что вс? ея секты для меня равны, представляя каждая свою выгодную и невыгодную сторону'. 'Односторонность есть пагуба мысли', писалъ онъ Катенину. 'Поэзія бываетъ исключительною страстью немногихъ, родившихся поэтами, писалъ онъ. Она объемлетъ вс? наблюденія, вс? усилія, вс? впечатл?нія жизни'. Этотъ 'эклектизмъ', ум?ніе
Впрочемъ, мораль пушкинскаго произведенія гораздо интересн?е съ этической стороны, ч?мъ нехитрый дидактизмъ псевдоклассиковъ. Впервые въ русской литератур?, задолго до романа Достоевскаго 'Преступленіе и наказаніе', Пушкинъ въ своей драм? поднялъ вопрось о значеніи личности, о свобод? того индивидуализма, который выступаетъ на борьбу съ условіями общественности {Ср. постановку этого вопроса въ 'Кавказскомъ Пл?нник?', 'Цыганахъ', 'Евгеніи Он?гин?'.}. Въ такой постановк? вопроса Пушкинъ далеко отходитъ отъ псевдоклассиковъ. Герой классической трагедіи – представитель 'общечелов?ческихъ' свойствъ,- онъ страдаетъ, или наслаждается, гибнетъ, или поб?ждаетъ въ пред?лахъ такихъ страстей, которыя, въ разной м?р?, могутъ быть свойственны людямъ вс?хъ странъ и временъ. Романтики выдвинули 'личность', какъ протестъ противъ общества,- оттого ихъ заинтересовалъ типъ реформатора, революціонера, заговорщика, узурпатора {См. мою 'Исторію словесности' II, 204.}. Борисъ – герой такого-же типа: онъ – 'идейный преступникъ', переступившій законы челов?ческаго общежитія ради опред?ленной и высокой ц?ли. Если имъ и влад?ло властолюбіе, то, въ равной м?р?, онъ мечталъ о власти для того, чтобы разумнымъ управленіемъ упрочить благосостояніе родной страны. Но, переступивъ законъ челов?ческій, онъ находитъ кару въ собственномъ сознаніи. Въ такомъ же положеніи были н?которые герои Гете и Шиллера {Гецъ – изъ гетевскаго 'Гецъ-фонъ Берлихингенъ', Фіеско – изъ шекспировского 'Заговоръ Фіеско', Марино – изъ байроновскаго 'Марино Фальери', его же 'Сарданапалъ'.}. Почти вс? эти герои думали, что 'ц?ль оправдываетъ средства', что 'н?сколько капель челов?ческой крови' – сущее ничто – и вс? были наказаны муками сов?сти. Такимъ образомъ, высокая мораль драмы Пушкина сводится къ мысли, что счастье даже ц?лаго челов?ческаго рода не можетъ быть куплено ц?ной насильственной смерти 'одного изъ малыхъ сихъ'. Оптимистъ по натур? Пушкинъ в?рилъ въ неминуемое торжество правды, в?рилъ что по собственному его признанію, 'лучшія и прост?йшія изм?ненія суть т? которыя приходятъ отъ одного улучшенія нравовъ, безъ
