'Телескоп?' и 'Молв?'; переводилъ онъ всякую мелочь,- краткія газетныя сообщенія, анекдотцы. Въ семь? д?ла шли все хуже и хуже, и Б?линскому приходилось постоянно вм?шиваться въ жизнь родителей, заступаться за братьевъ, хлопотать объ ихъ судьб?. Его поддерживала только дружба съ Станкевичемъ и другими членами этого кружка,- людьми, 'отборными по уму, образованности, талантамъ и благородству чувствъ',- какъ онъ характеризовалъ ихъ въ одномъ письм?.
Отъ нихъ позаимствовался Б?линскій своими знаніями н?мецкой философіи, знаніемъ философскихъ теорій эстетики и исторіи. Мы вид?ли уже, что вс? эти теоріи и y Шеллинга, и y Гегеля отличались крайней отвлеченностью. У?ровавъ въ нихъ, и Б?линскій, и его друзья стали мыслить отвлеченно,- отъ жизни русской они ушли въ идеальныя умозрительныя построенія, – и вотъ юношескій либерализмъ Б?линскаго, только что навлекшій ему большую непріятность, сталъ безсл?дно выв?триваться. Недавно еще Шиллеръ, благородный защитникъ правъ угнетеннаго челов?чества, былъ для него 'богомъ',- теперь Б?линскій отвернулся отъ него съ тою р?шительностью и безповоротностью, на которую былъ способенъ только онъ. Теперь онъ превозносилъ Пушкина, Гёте, Шекспира за то, что т?, якобы, стояли вн? мелочей будничной жизни, что они съ олимпійскимъ величіемъ созерцали в?чную красоту, и только ей одной служили въ своихъ міровыхъ созданіяхъ.
'Пуще всего оставь политику и бойся всякаго политическаго вліянія на свой образъ мысли! Люби добро,- и тогда ты будешь необходимо полезенъ своему отечеству, не думая и не стараясь быть ему полезнымъ',- писалъ въ одномъ письм? юноша Б?линскій, покоренный идеалами отвлеченнаго прекраснодушія. 'Если бы каждый изъ индивидовъ, составляющихъ Россію, путемъ любви дошелъ до совершенства,- тогда Россія, безъ всякой политики, сд?лалась бы счастлив?йшею страною въ мір?. Просв?щевіе – вотъ путь ея къ счастью'. Въ другомъ письм? онъ пишетъ, что политическія движенія французовъ для Россіи ненужны: каждый народъ им?етъ свой смыслъ, свое значеніе, свой путь. Постепенность развитія – залогъ истиннаго прогресса: 'правда, говоритъ онъ, мы еще не им?емъ правъ, мы еще рабы, если угодно, но это оттого, что мы еще должны быть рабами. Россія еще – дитя, для котораго нужна нянька, въ груди которой билось бы сердце, полное любви къ своему питомцу, a въ рук? которой была бы лоза, готовая наказывaть за шалости. Дать Россіи, въ теперешнемъ ея состояніи, конституцію – значитъ погубить Россію'. Онъ теперь оправдывалъ правительство, которое 'не позволяетъ писать противъ кр?постного права, а, между т?мъ, исподволь освобождаетъ крестьянъ'. Приводя другіе подобные факты, онъ восклицаетъ: 'въ Россіи все идетъ къ лучшему'. Онъ рекомендуетъ христіанскую любовь къ ближнему – какъ разумное основаніе общественной и государственной жизни. Онъ готовъ в?рить, что эта 'христіанская политика' есть особый уд?лъ русскаго народа: 'быть апостолами просв?щенія – вотъ наше значеніе!' говоритъ онъ. 'Итакъ будемъ подражать апостоламъ Христа, которые не д?лали заговоровъ и не основывали ни явныхъ, ни тайныхъ политическихъ обществъ, распространяя ученіе своего божественнаго Учителя. He суйся въ д?ла, которыя до тебя не касаются, но будь в?ренъ
Онъ самъ потомъ говорилъ, что отъ этихъ идей тогда 'освир?п?лъ, опьян?лъ', разсыпалъ 'неистовыя проклятія' на благороднаго Шиллера за то, что тотъ призывалъ борьбой защищать права челов?чества: 'я сорвался съ ц?пи и поб?жалъ благимъ матомъ' – разсказываетъ Б?линскій. Когда онъ познакомился съ гегелевской 'философіей религіи' и 'права', усвоилъ себ? его историческое міросозерцаніе – онъ вс? эти идеи принялъ открытой душой – по его словамъ: 'новый міръ' ему открылся…
'Сила есть право – и право есть сила',- писалъ онъ. 'Н?тъ, не могу описать теб?, съ какимъ чувствомъ услышалъ я эти слова – это было освобожденіе! Я понялъ идею паденія царствъ, законность завоевателей! я понялъ, что н?тъ дикой матеріальной силы, н?тъ владычества штыка и меча, н?тъ произвола, н?тъ случайности!- и кончилась моя опека надъ родомъ челов?ческимъ, и значеніе моего отечества предстало мн? въ новомъ вид?… Слово 'д?йствительность' сд?лалось для меня равнозначительно слову 'Богъ'… Это и былъ тотъ моментъ, когда Б?линскій ув?ровалъ, что
Увлекается теперь Б?линскій 'чистымъ искусствомъ'. Одинъ изъ его друзей, Панаевъ, такъ характеризуетъ его: 'Увлекшись толкованіями гегелевой философіи и знаменитою формулою, извлеченною изъ этой философіи, что все д?йствительное разумно',- Б?линскій пропов?дывалъ о примиреніи въ жизни и искусств?. Онъ дошелъ до того (крайности были въ его натур?!), что всякій общественный протестъ казался ему преступленіемъ, насиліемъ… Онъ съ презр?ніемъ отзывался о французскихъ энциклопедистахъ XVIII стол?тія, о критикахъ, не признававшихъ теоріи 'искусства для искусства', о писателяхъ, стремившихся къ новой жизни, къ общественному обновленію; онъ съ особеннымъ негодованіемъ и ожесточеніемъ отзывался о Жоржъ-Зандъ. Искусство составляло для него какой-то высшіе, отд?льный міръ, замкнутый въ самомъ себ?, занимающійся только в?чными истинами и не им?вшій никакой связи съ нашими житейскими дрязгами и мелочами… Истинными художниками почиталъ онъ только т?хъ, которые творили
Вс? эти новыя знанія Б?линскій приложилъ скоро къ д?лу. Въ это время его участіе въ журналахъ д?лалось все бол?е серьезнымъ, в въ 1834 году, черезъ два года посл? изгнанія взъ университета, печатаетъ онъ свою большую критическую статью 'Литературныя мечтанія'. Зд?сь онъ широко прим?няетъ и свои философскіе взгляды, и свои знанія русской литературы. Съ этой работы начинается серьезная литературная д?ятельность Б?линскаго. Этой д?ятельностью онъ добываетъ себ? средства къ существованію, подвергая свою судьбу каждый день т?мъ случайностямъ, которыя въ то суровое время м?шали свободному существованію русской журналистики. Посл? напечатанія писемъ Чаадаева журналъ Надеждина 'Телескопъ', которымъ жилъ Б?линскій, оказывается закрытымъ; юному критику приходилось искать новаго источника доходовъ. Но философъ, признавшій, что 'все д?йствительное разумно, еще не унывалъ,- онъ пожилъ въ деревн? своего друга Бакунина, побывалъ на Кавказ?. Ненадолго онъ устроился, было, въ 'Московскомъ Наблюдател?', но и этотъ журналъ оказался недолгов?чнымъ, и Б?линскому приходилось пользоваться поддержкой друзей – В. Боткина, К. Аксакова, Ефремова. 'И именно въ эти тяжкіе годы Б?линскій жиль стремленіями къ 'абсолютной жизни', теоретически доказывалъ 'разумную', 'прекрасную' д?йствительность' (Пыпинъ).
Въ поискахъ денегъ, онъ сочинилъ даже грамматику, но она не пошла на книжномъ рынк? и не доставила денегъ. Б?линскій продолжаетъ жить 'въ долгъ'.
Въ 1837 году онъ встр?тился съ Герценомъ, вернувшимся въ Москву изъ ссылки. Герценъ, жившій тогда горячими политическими интересами, былъ пораженъ происшедшей съ Б?линскимъ перем?ной,- они сразу разошлись посл? первой же словесной стычки, но диспуты ихъ продолжались. Герценъ самъ изучилъ Гегеля и по своему сталъ толковать н?которыя его 'истины'. Б?линскій, бредившій Гегелемъ, стоялъ за свой политическій 'квіетвзмъ', за эстетическое пониманіе ц?лей поэзіи, за разумность д?йствительности… Быть можетъ, горячія, возмущенныя р?чи Герцена уже посл? перваго свиданія заронили вскру сомн?нія въ душу Б?линскаго, такъ какъ, хотя онъ и долго, въ продолженіе н?сколькихъ л?тъ, не уступалъ своему оппоненту, т?мъ не мен?е, онъ понемногу сталъ охлад?вать къ своей философіи и, 'утомившись отвлеченностью', сталъ 'жаждать сближенія съ д?йствительностью'.
Въ конц? 1839 года онъ переселяется въ Петербургъ, чтобы вести критическій отд?лъ въ 'Отечественныхъ Запискахъ' Краевскаго. Въ первые годы онъ проводитъ еще свои гегеліанскіе взгляды ('Очерки Бородинскаго сраженія', 'Менцель, критикъ Гёте', 'Горе отъ ума'), но уже съ конца 1839 года начинается въ жизни Б?линскаго періодъ сомн?ній въ истин? своихъ взглядовъ, подготовляется переворотъ, и въ середин? 1840 года онъ р?зко м?няетъ свои 'примирительные' взгляды на 'протестующіе'. Въ письмахъ своихъ онъ пишетъ теперь сл?дующее: 'Проклинаю мое гнусное стремленіе къ примиренію съ гнусною д?йствительностью! Да здравствуетъ великій Шиллеръ, благородный адвокатъ челов?чества, яркая зв?зда спасенія, эманципаторъ общества отъ кровавыхъ предразсудковъ преданія!' Теперь вс? 'ц?нности', въ глазахъ Б?линвскаго, сразу переоц?ниваются: Гёте оказывается 'отвратительною личностью', Жоржъ-Зандъ сд?лалась 'апостоломъ', героиней. Больше всего достается теперь 'д?йствительности'. Б?линскій называетъ ее 'палачомъ', 'пошлостью', 'гнусностью': борьба съ жизнью опять окрылила его: 'въ душ? чувствую больше жару и энергіи, больше готовности умереть и пострадать за свои уб?жденія',- пишетъ онъ въ одномъ письм?. Онъ говоритъ, что, сбросивъ иго н?мецкой философіи, проснулся – 'и страшно вспомнить мн? о моемъ сн?'; теперь Германія для него – 'нація абсолютная, но государство позорное',- взам?нъ того выросли теперь въ его глазахъ французы, еще недавно посылаелые 'къ чорту'!… Онъ зло изд?вается теперь надъ Гегелемъ, называетъ его 'Егоръ ?едорычемъ', кланяется его 'философскому колпаку' и пр. 'Что мн? въ томъ,- восклицаетъ онъ,- что я ув?ренъ, что разумность восторжествуетъ, что въ будущемъ будетъ хорошо, если судьба вел?ла мн? быть свид?телемъ торжества случайности, неразумія, животной силы. Что мн? въ томъ, что моимъ, или твоимъ д?тямъ будетъ хорошо, если мн? скверно, и если не моя вина въ томъ, что мн? скверно? Не прикажешь ли уйти въ себя? Н?тъ, лучше умереть!'.
Удивляясь самъ р?зкимъ переворотамъ своего міровоззр?нія, оправдывалъ онъ себя т?мъ, что они – результатъ его честнаго исканія истины {'Тотъ не любитъ истины, кто не хочетъ для нея заблуждаться',-говоритъ онъ.}. 'Теперь я весь въ иде? гражданской доблести, весь – въ па?ос? правды и чести,- восклицаетъ онъ,- и, мимо ихъ, мало зам?чаю какое бы то ни было величіе!… Во мн? развилась какая-то фанатическая любовь къ свобод? и независимости челов?ческой личности, которая только возможна при обществ?, основанномъ на правд? и доблести'; 'борьба за понятія – д?ло святое, и горе тому, кто не боролся!' – говоритъ онъ.
Въ это время онъ очень сблизился съ Герценомъ и, подчининившись его вліяніямъ, увлекся сенсимонизмомъ и политическими тревогами которыми наканун? 1848 года сталъ волноваться Западъ. 'Ты знаешь мою натуру,- пишетъ онъ другу,- она в?чно въ крайностяхъ. Я съ трудомъ и болью разстаюсь съ старой идеей, отрицаю ее до нельзя, a въ новую перехожу со вс?мъ фанатизмомъ прозелита! Итакъ, я теперь въ новой крайности,- это идея сенсимонизма {См. выше, стр. 71- 72.}, которая стала для меня идеею идей, альфою и омегою в?ры и знанія. Она для меня поглотила и исторію, и религію, и философію'. На семейную жизнь и положеніе женщивы онъ смотр?лъ теперь глазами сенсимонистовъ. Отъ своего философскаго эготизма отвернулся. 'Что мн? въ томъ, что живетъ общее,- восклицаетъ онъ,- когда страдаетъ личность! Что мн? въ томъ, что геній на земл? живетъ въ неб?, когда толпа валяется въ грязи… Прочь же отъ меня блаженство если оно – достояніе мн? одному изъ тысячъ!'.
