Теперь м?няется y него и критическое м?рило,- не красотъ, не литературныхъ достоинствъ требуетъ онъ, a только, чтобы она была
'Печной горшокъ теб? дороже:
Ты пищу въ немъ себ? варишь!
'И конечно!- твердилъ Б?линскій, сверкая глазамя и б?гая изъ угла въ уголъ,- конечно дороже. Я не для себя одного, я для своего семейства, я для другого б?дняка въ немъ пищу варю – и прежде, ч?мъ любоваться красотою истукана, будь онъ распрефидіасовскій Аполлонъ – мое право, моя обязанность накормить своихъ и себя, назло всякимъ негодующимъ баричамъ и виршеплетамъ!' Б?линскій сознавалъ крайность, несправедливость своего пристрастнаго, непримиримаго отношенія къ тому, что противор?чило его уб?жденіямъ, но фанатически стоялъ за свою 'нетерпимость'. 'Если сд?лаюсь терпимымъ,- писалъ онъ,- знай, что съ той минуты во мн? умерло то прекрасное-челов?ческое, за которое столько хорошихъ людей любили меня больше, нежели сколько я стоилъ того'. 'Я знаю, что сижу въ односторонности,- пишетъ онъ въ другомъ письм?,- но не хочу выходить изъ нея – и жал?ю и бол?ю о т?хъ, кто не сидитъ въ ней! Этотъ партійный 'фанатизмъ' наложилъ тяжелую печать на литературную д?ятельность Б?линскаго въ посл?дній періодъ его творчества {Между т?мъ, въ одномъ письм? онъ же р?шительно осуждаетъ 'гадость и пошлость духа партій', которыя требуютъ готовыхъ р?шеній и затемняютъ истину.}.
При строгостяхъ тогдашней цевзуры, своихъ новыхъ 'уб?жденій' Б?линскій не могъ печатно проявлять,- свои 'идеи',- онъ могъ проводить ихъ лишь въ дружескихъ, интимныхъ бес?дахъ да въ письмахъ. И вотъ, вм?ст? со своими друзьями-едивомышленниками, онъ внимательво сл?дитъ за политическою жизнью Европы, интересуется вс?ми иностранными лвтературными новинками, главнымъ образомъ, по вопросамъ соціологическимъ. Въ печати же свой неизрасходованный пылъ 'неистовый Виссаріонъ' тратилъ главнымъ образомъ, на высм?иваніе славянофиловъ, не стараясь особенно вникнуть вь ихъ философскіе взгляды, и съ легкою сов?стью путая ихъ взгляды со взглядами Погодина и Шевырева,- главными литературными застр?льщиками 'оффиціальной народности'. Между т?мъ, съ славянофилами y него до конца жизни осталось н?что общее: да это и немудрено,- и онъ, и они – вышли вс? изъ-подъ крыла Станкевича, воспитались на Гегел? {Даже соціальными ученіями славянофилы увлекались, отсюда преклоненіе ихъ передъ русскою 'общиной'.}. Б?линскій, наприм?ръ, съ неменьшею страстностью, ч?мъ т? же славянофилы, ч?мъ Гоголь, всегда интересовался русскимъ народомъ, пытался себ? опред?лить его 'духъ'.
'Русская личность пока – эмбріонъ,- писалъ онъ въ одномъ письм?,- но сколько широты и силы въ натур? этого эмбріона! какъ душна и страшна ей всякая ограниченность и yзкость! Она боится ихъ, не терпитъ ихъ больше всего – и хорошо, по моему мн?нію, д?лаетъ, довольствуясь пока нич?мъ, вм?сто того, чтобы закабалиться въ какую-нибудь дрянную односторонность! Русакъ пока еще, д?йствительно, ничего, но посмотри, какъ онъ требователенъ, не хочетъ того, не дивится этому, отрицаетъ все, а, между т?мъ, чего-то хочетъ, къ чему-то стремится!'. Такимъ образомъ, если славянофилы и Гоголь идеализировали положительные идеалы русскаго народа, воплотившіеся въ 'народ?-богоносц?', 'народ?-пахар?', святомъ подвижник? древней Руси,- Б?линскій идеализировалъ силу 'протеста' и 'критицизма', д?йствительно, им?ющуюся въ русскомъ народ?: былинный образъ Василія Буслаева, многія пословицы русскаго народа, русскіе реформаторы, въ род? св. Владимира и Петра, еретики древней Руси – вотъ, представители этого 'протестующаго начала'.
Б?линскій не прочь былъ идеализировать даже современное русское общество, только идеальныхъ героевъ онъ искалъ совс?мъ не тамъ, гд? Гоголь. 'Что хорошіе люди – говорилъ онъ – есть везд?, объ этомъ и говорить нечего, что ихъ на Руси, по сущности народа русскаго, должно быть гораздо больше, нежели какъ думаютъ сами славянофилы, и что, наконецъ, Русь есть по преимуществу страна крайностей и чудныхъ, странныхъ, непонятныхъ исключеній – все это для меня аксіома, какъ дважды два четыре',- но изображать этихъ героевъ въ литератур? было нельзя,- ихъ, по словамъ Б?линскаго, не пропустила бы 'цензурная таможня'. 'А почему?-продолжаетъ онъ,- потому именно, что въ нихъ челов?ческое – въ прямомъ противор?чіи съ тою общественною средою, въ которой они живутъ. Мало того: хорошій челов?къ на Руси можетъ быть вногда героеиъ добра, въ полномъ смысд? слова, но это не м?шаетъ ему быть, съ другихъ сторонъ, гоголевскимъ лицомъ: честенъ и правдивъ, готовъ за правду на пытку, на колесо, но – нев?жда, колотитъ жену, варваръ съ д?тьми'.
Долго работалъ Б?линскій въ 'Отечественныхъ Запискахъ'. Это была пора расцв?та его таланта. Съ жадностью читались его статьи молодежью, заучивались наизусть, какъ стихи. Наконецъ, въ силу принципіальныхъ разногласій, онъ разошелся въ 1846 г. съ издателемъ. Опять подошли крутыя времена,- т?мъ бол?е, что теперь Б?линскій былъ уже семейнымъ челов?комъ и, къ тому же, обострилась его хроническая бол?знь легкихъ. Въ ц?ляхъ леченія ?здилъ онъ и на югь Россіи, но эта кратковременная по?здка мало пользы принесла ему: плоть его зам?тно разрушалась, но духъ гор?лъ все т?мъ жо огнемъ.
Въ 1847 году основанъ былъ новый журналъ 'Современникъ'. Лучшіе писатели того времени были сотрудниками новаго органа: Герценъ, Гончаровъ, Тургеневъ, Григоровичъ, Дружининъ, Достоевскій, Некрасовъ въ эти начальные годы журнала пом?щали въ немъ свои пов?сти и романы {Почти вс? эти писатели составили 'кружокъ' Б?линскаго; его горячія р?чи въ кругу этой избранной молодежи им?ли большое воспитательное значеніе для этихъ молодыхъ писателей.}. Привлечены были и такіе ученые, какъ Соловьевъ, Кавелинъ. Б?линскій въ новомъ журнал? велъ отд?лъ критики.
Въ 1847 году ему, для поправленія легкихъ, пришлось ?хать заграницу. Но изъ леченія зальцбруннскими водамн никакого серьезнаго толка не вышло: между т?мъ, работать было нужно, чтобы не жить на счетъ друзей, чтобы не умереть съ голоду… И вотъ, почти умирающій, взбудораженный, съ разбитой грудью и издерганными нервами, Б?линскій продолжаетъ гор?ть 'огнемъ неугасимымъ',- пишетъ свои пламенныя статьи, вс?мъ интересуется, попрежнему восхищается и возмущается, какъ юноша… Заграницей, подъ сердитую руку, написалъ онъ свое письмо Гоголю. Фанатизмомъ партійности внушено ему это письмо. В?дь, въ сущности, Гоголь говорилъ въ своихъ 'Выбранныхъ м?стахъ' многое такое, во что еще недавно самъ Б?линскій в?рилъ, и о своей в?р? заявлялъ даже въ печати (ср. стр. 239 съ 230 и др.),- и всетаки Б?линскій, почти умирающій, не простилъ умирающаго Гоголя и жестоко 'распялъ' его!
Въ 1848 году бол?знь его быстро приняла опасный характеръ, но онъ все работалъ съ тою же энергіей; наконецъ, работать стало не подъ силу… Онъ зналъ, что идетъ смерть, но ясность интересовъ оставалась та же. Неутомимый труженикъ умеръ б?днякомъ, потому что никогда не былъ 'пріобр?тателемъ', a только честнымъ слугой своей родины.
Б?линскій принадлежалъ къ той же семь? 'алчущихъ правды', какъ и Гоголь, но онъ былъ счастлив?е великаго юмориста,- больше ясности и широты было въ его ум?, отличался онъ большею в?рою въ истину – и энергіею въ ея достиженіи. Къ служенію истин? не прим?шивалъ онъ личныхъ заботъ о себ?, о своей душ?,- онъ весь отдался русскому обществу, только ему служилъ.
Надеждинъ былъ ученикомъ изв?стнаго профессора Московскаго университета Каченовскаго, основателя y насъ 'скептической школы' въ наук? русской исторіи. Этотъ 'скептицизмъ', какъ научный пріемъ, им?лъ въ свое время большое значеніе, такъ какъ помогъ русской исторической наук? отд?латься отъ многихъ фантастическихъ построеній, пров?рить подлинность источниковъ. За свой скептицизмъ Каченовскій былъ нелюбимъ современниками,- его ругали т?, кому дорогъ былъ авторитетъ Карамзина, кто в?рилъ всякимъ историческимъ утопіямъ {Правда, со своимъ 'скептицизмомъ', Каченовскій иногда вдавался въ крайности: такъ онъ усумнился въ подлинности 'Слова о полку Игорев?'.},- но посл?дующія покол?нія отдали ему за это должное.
Литературными выразителями этого скептицизма были Надеждинъ и сотрудникъ 'Телескопа' – Чаадаевъ {См. выше, стр. 64-66.}. У Надеждина, какъ литературнаго критика, высказывается такое же отрицательное отношеніе къ русской исторической жизни, какъ y Чаадаева, и, въ то же время, основнымъ эстетическимъ требованіемъ его было требованіе 'народности' въ художественномъ творчеств?. Получалось противор?чіе, изъ котораго никогда не вышелъ Надеждинъ: онъ отрицалъ существованіе y насъ литературы, отрицалъ смыслъ въ русской исторической жизни,- и требовалъ какой-то 'народности' отъ литераторовъ, требовалъ отказаться отъ европеизма и искать
Въ прим?неніи къ литератур?, Надеждинъ свой скептицизмъ выразилъ т?мъ, что отрицательно относился и къ псевдоклассикамъ, и къ современнымъ писателямъ, которыхъ называлъ 'псевдоромантиками'. Онъ требовалъ созданія такого направленія, въ которомъ соединился бы истинный классицизмъ (античный) съ истиннымъ романтизмомъ (поэзія среднихъ в?ковъ, къ которой онъ относилъ и Шекспира). Челов?къ образованный, ловко влад?вшій перомъ, начитанный въ философіи и ум?вшій обращаться съ терминами, Надеждинъ, въ свое время, производилъ впечатл?ніе своими статьями, въ которыхъ была и ?дкость остроумія, и свобода сужденій. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ строгихъ и несправедливыхъ критиковъ Пушкина.
Изъ школы Надеждина вынесъ Б?линскій р?шительность и см?лость сужденія, требованія народности отъ литературы, скептицизмъ къ русской исторіи, шеллингіанское пониманіе поэзіи и, къ сожал?нію, н?которую несогласованность въ самыхъ основахъ своего міросозерцанія.
Вс? эти особенности сказались въ первой большой стать? его 'Литературныя мечтанія'.
Въ основ? этой статьи положена мысль, что y насъ н?тъ литературы, потому что н?тъ еще общества, не выяснилась еще физіономія народа, не
