Часа через три Яшка уже поднял свою перевязанную башку и стал будить Федосеева:
– Чаво тебе? – проворчал тот, – лежи ты, морда драная.
– Поди ты, – буркнул Федосеев.
Недолго спорил Федосеев с Яшкой. Заговорило ретивое у старого охотника. Решили не будить Тимошку, – управиться без него.
– Подох медведь! Ей-богу подох! – уверял он, – ведь я знаю. Я ему здорово запалил. Сгоряча это он меня дернул, умираючи…
Когда Тимошка продрал свои старые глаза, Яшка уписывал уже медвежатину, жареную на ружейном шомполе.
– А шкуру барыне за беспокойство, – галантно сказал Яшка, расстилая медвежью шкуру у ног Елены.
Стемнело. Полная луна выплыла из-за края черных утесов. Серебром залило все озеро, – тем чернее сгустился мрак у самого берега. Под покровом этой прибрежной мглы, вдоль черных скал, двинулись дальше. Но скоро луна поднялась выше, и около берегов не стало тени.
Морозило. Чистое темно-синее небо усыпано было мириадами звезд, – даже лунный свет не мешал их блеску.
Высоко по небу тянулись последние стаи птиц.
Между тем луна совершила свой ночной путь и стала заходить за утесы противоположного берега. Теперь там сгустилась тьма. Перебрались на ту сторону.
