Меня занимают более важные вопросы.
— Нравится? На Бэт-роуд есть маленький магазинчик, там я их и купил.
— Холли! Винс! — обрывает Джеймс.
Мы удивленно смотрим на него.
— Что такое?
— Он грубиян, правда? — говорю я Винсу.
— Согласен. Можно мне чипсов?
Джеймс силой выгоняет Винса из машины, запретив ему возвращаться, и теперь мы продолжаем заниматься своим важным делом — наблюдать за офисом.
— Хочешь булочку? — предлагаю я.
— Спасибо.
Развернув ее, я замечаю:
— Эти булочки напоминают мне о детстве. Мама давала нам их после школы. Правда, она не умела готовить, и после ее стряпни у нас уходило полчаса на чистку зубов.
— У тебя есть братья или сестры? — спрашивает Джеймс, не отводя глаз от офиса мистера Мэйкина.
— Да, у меня три брата и сестра.
— Вот это да. Наверное, мама давала вам эти булочки, чтобы заставить вас замолчать.
— Наш обед действительно проходил немного шумно.
Джеймс кусает лепешку, не упуская из виду входную дверь:
— Расскажи о своей семье.
Я рассказываю ему несколько случаев из своего детства, включая историю о том, как мы принимали участие в карьерном росте мамы, поскольку она всегда настаивала, чтобы мы ездили вместе с ней на гастроли. Как весело было переезжать из города в город и как все актеры и актрисы стали нашими приемными дядями и тетями. Я объясняю, что мой отец был консультантом, и мы оставались в одном городе всего лишь на протяжении года или двух, а потом двигались дальше, потому что родители страстно любили путешествовать. Упоминаю и о том, как ужасно было переходить из одной школы в другую, постоянно оставляя своих старых друзей и заводя новых. Говорю, как мы, в конце концов, поселились в Корнуолле, после того как отец ушел на пенсию, и я получила возможность учиться в одной школе несколько лет подряд. Потом я, в свою очередь, спрашиваю о его детстве. Джеймс рассказывает мне об образе жизни, абсолютно чуждом моему, по большей части из-за того, что его детство прошло в одном месте. Мы смеемся над его рассказом о безответной любви к официантке местного паба, и он даже рассказывает мне о Робе, своем брате, убитом в прошлом году.
— Мне кажется, ты в своей жизни видел много ужасного, — рассеянно говорю я.
— Да, наверное.
— А зачем тебе вот это все? Почему ты решил стать полицейским? — спрашиваю я.
Мне вдруг стало любопытно.
Он бросает на меня взгляд, очевидно, не понимая, почему я спрашиваю об этом. Секунду спустя он успокаивается и говорит:
— Я всегда хотел работать в полиции.
— Почему?
— Когда я был ребенком, у нас произошел один случай.
— Расскажешь?
С минуту Джеймс колеблется.
— Я вырос в Глоусестершире. У моих родителей была своя ферма в деревне, где никогда ничего не случалось. Роб и я постоянно ругали это место, где никогда ничего не происходило. Вообрази: два прыщавых подростка с гормональным бумом слоняются там и сям от скуки, валяются на диване и ворчат, что им все надоело. Не то чтобы нам нечего было делать — на ферме всегда было море работы. Ту девочку искали все. Поиски были тщательные; все принимали в них участие. Вместе с полицейскими мы днем и ночью на протяжении двенадцати дней искали ее, пока наконец поиски не были прекращены. Затем местные жители искали девочку самостоятельно еще пять дней. Все мы горевали о ней, и наша община навсегда перестала быть такой, как раньше. Деревня, в которой никогда ничего не случалось, была осквернена. Родители девочки были настолько подавлены и измучены, что уехали оттуда. Я тогда чувствовал себя совершенно беспомощным. Поэтому, как только у меня появилась возможность, я пошел служить в полицию, думая о том, что в будущем я смогу помочь кому-то.
Он смущенно пожимает плечами.
— Ты сказал, что родители девочки были измучены?
— Да. Измучены прессой, — он окидывает меня взглядом. — Репортеры поселились около их дома, желая заснять их страдания на пленку и записать их слова. Это было ужасно.
— Так вот почему ты недолюбливаешь прессу.
— Верно.
— В конце концов, выяснилось, что произошло с девочкой?
— Да, труп нашли спустя месяц. Ее изнасиловали и задушили.
Несколько секунд мы сидим молча. Наконец-то мне стало понятно, почему ему была столь ненавистна идея создания «Дневника», и почему он с такой неприязнью относился ко мне. Не могу его за это винить.
— А ты когда-нибудь жалел о своем решении пойти в полицию?
— Никогда. Я влюблен в эту работу, — говорит он удивительно искренне. — Мне нравится встречаться с людьми, нормальными людьми, нравится и то, что не каждое дело можно раскрыть. Зато какое удовлетворение испытываешь, когда все же раскрываешь преступление!
— Ты сказал, что у ваших родителей была ферма. А что они делают сейчас?
— В прошлом году они продали ее и вышли на пенсию.
У меня есть еще дюжина вопросов, которые я хотела бы задать. Но не для «Дневника», а для себя. Я действительно хотела бы многое узнать, но не хочу показаться докучливым репортером, который говорит: «Я твой лучший друг, так что излей мне душу, а завтра ты услышишь наш интимный разговор в новостях». Вместо этого мы молчим и смотрим вперед, погруженные каждый в свои мысли. В моей голове вертятся картины из его детства, и мне хочется посмотреть его детские фотографии.
Неожиданно в голову приходит одна мысль, и я чувствую, что, благодаря установившейся атмосфере доверия, я могу задать этот вопрос.
— У меня к тебе вопрос по поводу утечки информации в «Бристоль джорнал».
— Да?
— Это как-то связано с тобой?
Джеймс хмурится и смотрит на меня:
— Нет, с чего ты взяла?
— Я была в отделе компьютерных технологий.
— Я знаю. Ты говорила, — терпеливо отвечает он.
— Мне сказали, что никто не приходил к ним по этому вопросу.
— Я сообщал им. Зачем мне врать? Я сообщил об этом э… как же его, Полу. Я сообщил об этом Полу. А ты с кем общалась?
— С женщиной.
— Ну, все понятно. Чертов отдел компьютерных технологий, они всегда заняты не тем, чем надо.
— Но, после того как я побывала там, утечка информации прекратилась.
— Благодаря мне. Я нашел виновного.
— Ты нашел виновного? — удивленно спрашиваю я.
Он смотрит на меня:
— Ну да.
— И кто это был? — спрашиваю я в нетерпении.
— Ты знаешь Билла?
