- Возьми вот эти, гладкие. У моих родителей такие. Может, примета хорошая?..
Служащая засмеялась:
- Можете примерить.
Я не люблю выбирать что-то одно из множества подобных, но моя жена (приятно и необычно говорить о Хиле - 'жена'!) взяла все в свои руки, и через десять минут мы уже покинули Семейный отдел.
- Красиво, - заметил я, рассматривая на своей руке сверкающее, новое, еще не поцарапанное кольцо. - Интересный металл - золото, верно? Раньше за него убивали. Просто за металл, за железки...
- Не знаю, - Хиля пожала плечами. - По-моему, убить можно за идею, за что-то настоящее, а не за драгоценности.
- Убивать вообще нельзя, ни за что! Странно ты рассуждаешь. Что может быть ценнее человеческой жизни?..
Дождь на улице разошелся. Мы вышли под каменный навес и смотрели, как наш шофер разворачивает машину, чтобы подъехать к дверям вплотную. Какая-то парочка в резиновых дождевиках поверх нарядных костюмов выпрыгнула из автобуса и заскакала, смеясь, через лужи, а пассажиры смотрели на них в окна и почти все улыбались, кто-то ностальгически, а кто-то и с неприкрытой завистью.
- Тебе не холодно? - я обнял Хилю за плечи, чтобы согреть. - Сейчас поедем. Все же тебе стоило надеть плащ.
Я знал, что инспектор придет для проверки уже через несколько дней, и вполне возможно, что это будет тот же человек, что контролирует родителей - так удобнее.
Я вспомнил Розу - нашего инспектора, и чуть не засмеялся. Эта толстая, смешливая, нелепая женщина с большой родинкой на правой щеке и неизменной брошкой в виде лилии на лацкане служебного пиджака начала с того, что явилась к моим родителям прямо на свадьбу и принесла подарок - не от Семейного отдела, а лично от себя - маленькую акварель с кустом сирени. Она мне нравилась, эта Роза, не слишком молодая, но бодрая и удивительно жизнерадостная, и единственным, что меня немного в ней раздражало, была ее манера приходить с проверкой слишком рано утром. Однажды, заспанный, я открыл ей дверь в шесть часов в воскресенье и долго не мог сообразить, кто это, настолько еще не проснулся.
- Папа, мама дома? - она улыбнулась мне со всей сердечностью, на какую была способна. - Извини, мальчик, я понимаю, что вы еще не встали, но и ты меня должен понять. Никого не буди - я тебе на слово поверю.
- Дома, а где им быть? - я тер глаза, стоя в пижаме на пороге квартиры и ежась от сквозняка.
- Ну, хорошо, - Роза повернулась, чтобы идти. - Спасибо, мой милый.
Я прекрасно знал, что вот это ее 'поверю на слово' вовсе не означало настоящего доверия, и, стоило ей хоть что-то заподозрить, она могла войти и разбудить родителей, несмотря на ранний час и выходной день. Что делать - я знал, что такие меры оправданны.
... - О чем думаешь? - спросила Хиля, устраиваясь в машине.
- Не поверишь - о Розе.
- Знаю, знаю! - она засмеялась. - Роза - это что-то! И к нам она ходит. Ей разведчиком стать - цены бы не было.
Я тоже засмеялся:
- Значит, Роза - это наша судьба. Если, конечно, мне не удастся добиться для нас комнаты в другом районе.
Вообще-то жизнь с родителями меня вполне устраивала, но и я, и Хиля понимали, что теперь, когда мы стали семьей, все будет сложнее.
И еще я почему-то понимал, что сложности, которые нас ждут, будут связаны не только - и не столько - с родителями.
Ведь все только начинается...
* * *
Бывают в жизни человека бесконечные периоды времени, когда все часы вокруг останавливаются, а жизнь растягивается, как резина. Нет конца, например, ожиданию - так со мной бывало в детстве накануне дня рождения. Тянется время на нелюбимой работе. Но случается такое и вовсе без причины, когда обычные события вдруг спрессовываются, и ты продираешься сквозь них, не понимая, отчего же это никак не закончится...
Я увидел на столбе большие круглые часы под жестяным козырьком - они показывали начало третьего ночи. На козырьке выросла высокая снежная шапка, аккуратная, ровная, сверкающая в свете фонаря.
Машина, которая прибыла за нами в больницу, оказалась обычным светло-серым микроавтобусом без всяких эмблем или надписей на дверцах, немного обшарпанным, но тщательно вымытым, с чистыми зеркалами и стеклами. Номера были белыми, официальными, но в остальном - машина как машина. Раньше я не раз видел такие на улицах или стоянках возле фабричных проходных, но мне и в голову не приходило, из какого гаража они выехали.
Дорога заняла у нас минут двадцать, и за весь путь я увидел в окно всего лишь одного человека - молодого дворника, деловито расчищающего дорожку перед входом в какое-то учреждение. Во рту у него тлела сигарета, и пепел с нее сыпался на белый фартук, но парень, казалось, не обращал на это внимания, весь поглощенный ровным ритмом своих выверенных движений. Даже промчавшийся мимо наш автомобиль не вырвал его из задумчивости.
Город вокруг нас словно вымер, и даже окна домов не горели в этот тихий ночной час - все спали. Сам я иногда люблю посидеть с книжкой на кухне, не глядя на время и наслаждаясь сонным покоем, но на нашем пути ни одного полуночника не встретилось - свет, белый, мертвенный, я замечал лишь в витринах магазинов да в окнах контор, и от этого становилось почему-то грустно и тревожно. Зимней ночью хорошо только дома, а летом - только на улице, это закон - и мы с Хилей когда-то свято придерживались его.
Полина, укрытая поверх полушубка больничным одеялом, дремала на носилках, и полосы голубого света проплывали по ее лицу, то укорачивая, то удлиняя тени от ресниц. Трубин, как и я, рассматривал в окно проплывающие мимо здания и улицы.
- А вы заметили, Эрик, какая пустота?
- Как раз сейчас об этом думал, - я кивнул. - Такое впечатление, что в городе все умерли. А ведь тут, наверно, район людный...
- Ну, не очень. Контор много, теплостанция недалеко, а вон там, посмотрите... видите трубу? Это крематорий.
Я поежился.
- А вы где живете? - спросил Трубин. - Не здесь?
- В центре. У меня квартира в полуподвале - очень удобно...
- Что-то говорите вы об этом без радости, - заметил Трубин. - Скучно одному, что ли?
- Я не один живу. С... другом. Но мы с ним... то есть, мне не очень с ним нравится, - я не знал, как подоходчивее это объяснить.
- Что за друг такой? Может, это женщина? - он чуть подтолкнул меня локтем и усмехнулся. - Ну, Эрик? Женщина, да?
- Ну, зачем вы так... Женщина у меня была - жена. А это - именно друг, мужчина. То есть, я думал, что он друг, а теперь... не знаю.
- Темните вы что-то. Впрочем - ваше дело, - Трубин отвернулся.
- Просто я пока не могу сказать правду. Никакого криминала, не думайте...
- Криминалом я и не занимаюсь.
Часы показывали начало третьего, когда машина посигналила перед воротами спецгородка и въехала на территорию, ярко освещенную мощными фонарями и оттого особенно пустынную. Широкая аллея, обсаженная елочками, уходила вдаль и терялась в бесконечном пунктире света и тьмы, а по бокам ее, чуть в отдалении, спали одинаковые домики с зарешеченными окнами и номерами на стенах. Я не знал, сколько их - наверное, много. А внутри - перегородки, комнаты, железные койки, шкафчики, как в социальном приюте? Или все иначе, непредставимо для меня?
Трубин снова будто угадал мои мысли:
- Ну, вот он, пресловутый спецгородок, которым некоторые несознательные родители пугают своих
