- О-очень интересно! - Голес вдруг весь подобрался, как охотничья собака, и стал странно жилистым, поджарым, быстрым. - Вот что, уважаемый, сейчас же объявляйте тревогу.
- Я не имею права... - начал Трубин, но не стал продолжать. Его ноги сами разогнулись, поднимая тело, и двинулись к телефонному аппарату.
- А вы, - Голес повернулся к Ивкиной, - пока задержаны.
Она взвилась, вскрикнула, готовая забиться в истерике, но на ее руках, зубасто лязгнув, защелкнулись наручники, вызвав у меня своим видом целую бурю воспоминаний.
- Вот так. - сказал дознаватель. - Для спокойствия.
И тут по громкоговорящей связи, заставив Трубина оторваться от телефона, прозвучала моя фамилия - то есть, не моя, а фамилия Глеба, моего родного отца. В женском варианте - и это было самое странное. Вкрадчивый голос озвучил ее, назвав неведомую женщину 'специалист-два', и приказал немедленно подойти к главному входу, объяснив: '... прибыла няня с вашим ребенком'.
- Боже мой! - вскрикнул Иосиф, бросая трубку на рычаги. - Этого нам только сейчас не хватало!
- А что? - еще не отойдя от шока, спросил я.
- Это Мила - ее вызывали! Ну, няня, ну, молодец!.. - по лицу его, как кислота, разлилась досада. - Решила смотаться домой и привела маленькую, ночью, вы представляете!.. Что же делать? Куда мы ее сейчас денем?..
- Мила, - повторил я, - ваша дочь...
- Что именно вас тут удивляет? - поинтересовался Голес.
- Фамилия.
- Естественно! По мужу, а как же, - Трубин снова взялся за трубку и заговорил в нее, стараясь, чтобы голос не дрожал: - Пропал Чемерин, в подвале нет, на этажах нет, по трансляции не отзывается. Объявляйте тревогу по городку, он - опасный преступник. На кафедре находится дознаватель Голес, который ведет дело. Уголовное дело. Это - его распоряжение.
Ему что-то ответили, он подумал и сказал:
- Возможно, и вооружен. Не знаю. У нас есть свидетель и... не знаю. Объявляйте тревогу.
Как звучит эта самая тревога, я не знал и представлял себе пронзительную сирену, как в шпионских фильмах, которые часто крутят в нашем служебном клубе. Но вместо этого просто снова включилась трансляция, и мужской голос, полный ледяного спокойствия, четко произнес:
- Внимание, всему персоналу! Немедленно занять свои рабочие места и доложить непосредственным начальникам! Взводу внутренней охраны срочно явиться на центральный пост! Всем ответственным лицам проверить наличие пациентов в блоках! Включить освещение территории!
За окном вспыхнул белый день, словно где-то неподалеку возникла и зависла в небе вспышка ядерного взрыва. Я подошел о окну, отодвинул край шторы и увидел, что на каждом столбе, дереве, крыше зажглись мощные лампы дневного света, соединенные друг с другом, будто паутиной, тонкими проводами. Их были сотни, если не тысячи, и ощущение нереального дня было удивительно полным, лишь темное звездное небо с черными штрихами облаков нарушало картину.
- Внимание, Чемерин, специалист-три, немедленно подойдите на центральный пост или свяжитесь с ним по телефону! - напористо продолжал голос в динамиках. - Всем лицам, знающим о местонахождении специалиста-три Чемерина, доложить на центральный пост!
Зазвонил телефон. Трубин сразу ответил, чуть задыхаясь от волнения:
- Кафедра!.. Да, товарищ главный врач, все действительно так. Здесь дознаватель и свидетели преступления, но... Минутку! - он повернулся к Голесу. - Вас просят поговорить.
Дознаватель кивнул и подошел к телефону, озабоченно прислушиваясь, не скажут ли по трансляции что-нибудь еще.
- Да, старший дознаватель Голес у аппарата!.. Я прибыл сразу по двум делам, о краже и взрыве в кафе. Да, дело о взрыве веду я. И я распорядился объявить тревогу. Как это почему? - лицо Голеса порозовело. - Вы задаете странные вопросы, гражданин главный врач. В городе орудует банда, грабит и калечит людей. Один из преступников, по моему предположению, находится у вас... Да, не отвечает на вызовы по внутренней связи, его сейчас ищут...
Я стоял, машинально прислушиваясь к разговору, и думал с удивлением, что складывается все хоть и в мою пользу, но очень и очень странно. Да, теперь ни у кого в мой адрес не осталось и следа подозрения - кроме, пожалуй, Ивкиной. Но она сама ведет себя подозрительно, так что...
Почему все-таки он скрылся? У меня хорошая зрительная память, и я узнал его почти через двадцать лет после встречи. Но он-то, конечно, не помнит худенького мальчишку в белой рубашке, который забрел однажды в запретную зону и шлялся там, изумляясь одинаковым столбам с порядковыми номерами. Сколько нас было на его памяти, таких вот мальчишек и девчонок! Не у одного же меня острым штопором сверлило внутри любопытство, наверняка - много было случаев.
А если бы и помнил - то что? Он тогда не сделал ничего дурного, просто вежливо выпроводил меня из спецзоны, толком ничего не разъяснив. С тех пор мы ни разу не встречались. Почему же он скрылся?..
А если предположить, что этот загадочный Чемерин действительно в чем-то виноват? Я воскликнул: 'Это вы?!', и он, судорожно обыскав ящики своей памяти, откопал там образ неизвестного мне свидетеля своего преступления и сбежал, испугавшись возмездия. С моей-то внешностью - немудрено, он просто ошибся так же, как человек из 'Радиокомитета', приняв меня за другого.
Таких, как я, часто рисуют на плакатах в качестве безликого служащего, призывающего всех соблюдать тишину на рабочем месте. Снимают в кино - исключительно в массовке. Если не ошибаюсь, это называется 'типаж'. Очень удобно для преступника, но мешает жить человеку нормальному, законопослушному, вынужденному каждый раз доказывать свою индивидуальность.
'Типажей' много, я встречал в жизни почти абсолютных двойников мамы, отчима, Глеба, Зиманского, Трубина, Полины, даже замечательной говорливой Милы, у которой есть маленькая дочка. Только Хиля оставалась единственной, подобные черты не попадались мне ни разу...
Ну хорошо, меня с кем-то спутали, и не впервые. Что из этого следует? Чемерин - не вор, во всяком случае, к краже куртки он отношения не имеет. Но есть две вещи, которые заставляют подозревать его в чем-то большем. Первая - он исчез, бросив работу, пациентов, может быть, даже не заперев комнату и не сдав ключи. Второе - Ивкина его действительно знает, иначе откуда возникло на ее лице столь странное выражение при звуках трансляции?..
Я посмотрел на продавщицу. Скуксившись, она сидела, положив скованные руки на колени, и смотрела куда-то в сторону, но гримаска обиды на несправедливые действия дознавателя не могла меня обмануть: эта девица чувствовала облегчение от того, что Чемерина не поймали, и нога в валенке, которой она поигрывала на полу, лишь подтверждала мою догадку.
Голес закончил разговаривать и положил трубку на место:
- Ладно, это мы решили, - добрые его глаза остановились на мне, - теперь можно работать. Идите-ка сюда, сядьте. А вы, - взгляд на Трубина, - можете быть пока свободны. Разберитесь с делами, с ребенком, с чем хотите. Я жду вас через полчаса, и не задерживайтесь.
Трубин, который давно маялся, поглядывая на дверь, облегченно вышел.
- Ну что? - Голес потер руки.
Я все еще стоял у окна, глядя, как люди в рыжих ватных куртках, разбившись в шахматном порядке, прочесывают территорию:
- Что?
- Может быть, теперь расскажете мне правду?..
* * *
Я не могу объяснить, почему взял тот конверт. Просто взял, и все. Дождался, когда мама выйдет на кухню с грязной посудой, Хиля побежит ей помогать, а Зиманский, вежливо извинившись, отлучится в уборную.
У меня была всего минута одиночества, и я ею воспользовался. Как озарило что-то: надо взять. Обязательно надо.
А потом все потекло по-прежнему, но ничто уже не было прежним, потому что краем глаза, быстро распотрошив конверт, я успел выхватить всего одну строчку письма: 'Дорогая, милая, любимая моя Лида...'. Почерк, хотя и здорово изменившийся, принадлежал моему родному отцу. Впрочем, как я и
