предполагал.
Мы сидели за столом, болтали, вечерело. Появился веселый, чем-то взбудораженный 'папа' и помахал в воздухе двумя билетами в новый театр, открывшийся на главном проспекте. Проходя мимо, он ласково потрепал меня по голове и подмигнул: 'Полегчало?'.
Все было хорошо. Но я, весь стянутый изнутри тонкими стальными нитями страха и тревоги, уже не мог расслабиться.
Вечером, едва дождавшись, когда Хиля уйдет в ванную, я достал из-под подушки письмо и внимательно перечитал его.
'Дорогая, милая, любимая моя Лида!
Пишет тебе Глеб, если ты, конечно, помнишь, кто это. Если не помнишь, напоминаю - это отец твоего ребенка, твой бывший муж, которого ты когда-то любила.
Прошу тебя, Лида, прочти это письмо полностью. Я ни за что не решился бы тебе написать, если бы положение мое оставалось хоть сколько-нибудь безопасным. Но все ухудшается, и я не знаю даже, что станет со мной завтра утром. Поэтому мое письмо - это просьба о помощи, хотя бы в память о том, как нам было хорошо вместе.
Ты, верно, и не знаешь, где я сейчас - в Санитарном поселке. Меня признали хроническим алкоголиком и отправили на принудительное лечение почти шесть лет назад. Но я на это не жалуюсь, нет! Дело в другом.
Месяц назад я не прошел очередную проверку 'на вшивость'. Это довольно жестокая штука: человека запирают в комнате без окон и оставляют ему стакан водки и тарелку еды. Просидишь сутки, не выпьешь - и у тебя есть надежда. Некоторые удерживаются и выходят на свободу. Не с первого раза, конечно, их регулярно так 'проверяют', но, если уж ты всерьез бросил пить, ты действительно рано или поздно выйдешь. А я выпил эту чертову водку. Просто от безысходности, оттого, что знал: мне не выбраться никогда, и 'проверка' поможет мне всего лишь остаться в Санитарном и не загреметь в Карантин.
Теперь моя судьба решается в каких-то верхах, но, думаю, в скором времени мне прикажут собирать вещи. А может, будет еще 'проверка', решающая, но смысла в этом никакого нет - я все равно выпью стакан водки, который мне оставят.
Лида! Недавно я видел Эрика, он сам приехал ко мне, и я рад, что из него вышел толк. О чем мы говорили, зачем он ко мне являлся - неважно. Главное, что от него я, наконец, узнал место твоей службы, а потом уж и адрес. Это было непросто, но у меня, к счастью, есть друг на воле - единственный человек, которому удалось сбежать из Санитарного за последние пятнадцать лет.
Я хочу попросить тебя только об одном: помоги мне не попасть в Карантин! Я клянусь, что никогда больше тебя не побеспокою, а ты ведь знаешь, что я держу свое слово. Ты служишь в Управлении Дознания, и у вас должен быть выход на Санитарное Управление. Требуется-то сущая мелочь - просто замолвить за меня словечко. Мне больше не к кому обратиться, Лида! Пожалуйста, помоги мне!
Видишь ли, если я попаду в Карантин, для тебя ничего не изменится, но каждый день, каждую минуту ты будешь знать, что я там только по твоей милости. Только по твоей! Потому что ты одна в силах мне помочь, но не потом, не когда-нибудь, а сейчас! Умоляю, сделай это!
Раньше я несколько раз пытался тебя найти, сообщить тебе, какая со мной стряслась беда. Ты получила мое письмо в августе позапрошлого года? А три года назад, когда я правдами и неправдами, подкупив охранника (пришлось отдать ему обручальное кольцо), дозвонился в твой бывший домком, - тебе передали от меня весточку?
Уверен - нет. Если бы ты знала, где я нахожусь, ты не смогла бы остаться равнодушной. Поэтому я пишу это письмо, надеясь, что дождусь на этот раз твоей помощи - или хотя бы ответа.
Пожалуйста, Лида, не оставляй меня!
Мой номер 113, Санитарный поселок, барак номер 2.
Очень жду!
Твой навеки, Глеб'.
Закрыв глаза, я подержал письмо в руках и медленно сложил его. Что-то внутри - наверное, худшая часть меня - подсказывало, что его надо выбросить. Не в том дело, что читать чужие письма нехорошо, и мама может рассердиться на меня за вскрытый конверт. И не в том, что такой вот привет из прошлого может ее расстроить. И даже не в том, что в письме упоминаюсь я. А просто - надо выбросить. Мама не должна участвовать в таких делах. Никогда. Она может - теоретически, конечно - помочь бывшему мужу из жалости, но чем это кончится для нее самой?
Вернулась Хиля, свежая, розовая, с мокрыми волосами, одетая в лучший свой шелковый халатик, не прикрывающий колен. Судя по немного неестественной улыбке, она все еще обдумывала случившееся и не знала, как заговорить со мной об этом.
- Эрик? Не спишь? - наклонившись, она всмотрелась в мое лицо.
- Не сплю. Говори, что хотела сказать - я же вижу.
Она со вздохом уселась рядом:
- Ты понимаешь, что не должен никому рассказывать? Тут нет ничего страшного, но все-таки... необычно немного...
- Ты насчет этого прибора?
- Да. Понимаешь, Зиманский просто хотел сделать тебе сюрприз. Я... я видела раньше эту штуку. Думала, она не работает, но он сказал... в общем, это вещь издалека. Не знаю, откуда, правда. Я мало знаю - он как через фильтр со мной разговаривает.
Я взял ее за руку:
- А он вообще... не слишком много с тобой разговаривает? Пока я болел, вы общались? Часто?
Хиля обиженно вырвалась:
- Ну, общались. Не в том же смысле, как ты думаешь! И не смотри на меня так. Мне с ним интересно просто как с человеком. Он необычный... Знаешь, мы тогда привезли тебя домой, вызвали врача. Пока ждали, он принес лекарство и сделал тебе укол. Сказал: нет гарантий. Я не поняла, о каких гарантиях он говорил, но одно точно - в шестой раз легочный грипп ты мог и не перенести. Врач даже удивлялся, как быстро ты поправляешься... и что, после этого я должна сказать: 'не приходи больше'?
- Не должна. Если тебе хочется - общайся, пусть приходит, - я почувствовал, что не могу с ней спорить. - Просто ты моя жена, и я...
Хиля приподняла брови:
- Я тебе скорее друг, чем жена. Но у меня с ним ничего не было и не будет. Не интересуют меня мужчины - что поделать...
Мы помолчали. Я прекрасно понимал, что такое ее состояние рано или поздно пройдет, но все еще надеялся придумать выход.
- Ложись, Хиля. Почитай мне вслух, если можно.
В дверь осторожно постучали, и заглянула встревоженная мама:
- Эрик?.. Прости, Эльза, я на секунду. Эрик, ты конверт не видел? Который я принесла?
Это был подходящий момент для признания, но я уверенно помотал головой.
- Странно, - мама пожала плечами. - Хотела посмотреть, а его нет... Чудеса какие-то. Ну, доброй ночи.
Она вышла, и шаги ее скоро затихли. Хиля откинула одеяло, устроилась рядом со мной и потянулась за книгой, заложенной листком бумаги.
- Эрик?
- Да?
- Ты действительно не брал письмо?
- Действительно. Даже не видел.
- Я не хочу думать, что это - Зиманский. Это ведь не он, правда? Может, ветром с подоконника сдуло?..
Это был еще один подходящий момент для признания, и, если бы я знал, как мало осталось жить моим родителям, я сказал бы своей жене правду. Клянусь - сказал бы. Никакие взыскания по службе, грозившие маме, не могли сравниться с ее смертью.
Но я не знал.
