- Это не я чудо, а они - чудики. Все у них навыворот. Лизка, кстати, меня отшила - вот тебе еще один пример неправильных мозгов. Я ей говорю: зачем тебе все эти бумажки, ими никого не удержишь, если любим - и так вместе будем...
- А она? - с любопытством спросил старший.
- Она... - молодой досадливо крякнул. - Она мне ехидненько так отвечает: милый мой, у нас с тобой есть законы, не мы их принимали, не нам их и отменять. А будешь, мол, и дальше в том же духе - в Моральный отдел сообщу по месту твоего жительства, чтобы тебе жизнь медом не казалась. Я ей: да ты что, стучать на меня пойдешь?! А она: и пойду, а что тут такого, если ты мораль нарушаешь?.. В общем, до того договорились, что она ушла и дверью хлопнула. Интересно, она теперь действительно жаловаться будет?
- Лиза? Нет, думаю, не будет. Она девчонка умная, не ее дело - тебе биографию портить. Но близко ты к ней больше не подходи, здесь твои разговоры о свободной любви не пройдут, можешь полгода 'специалки' заработать за оскорбление личности.
- Ты серьезно?..
- Да нет. За одни только слова вряд ли. Предупреждением отделаешься. Но клеймо тебе приклеят, не отмоешься, так и будешь в аморальщиках ходить.
- Все навыворот, все!..
Они немного помолчали. Поезд ровно покачивался, за окном тянулся деревянный забор железнодорожного склада, а за забором, на чисто выметенной площадке, трое рабочих разгружали небольшой грузовик и отгоняли от своих ног крупную собаку, похожую расцветкой на мою Ласку. Собака вертелась, вставала на задние лапы, беззвучно лаяла - расстояние съедало звуки. Выглянуло неуверенное солнце и осветило осеннюю грязь, людей, машину, мокрый красный флаг над складской крышей.
- Тоска, - заметил молодой. - Форменная тоска. Особенно в выходные. Ходишь, маешься, а чем тут заниматься?..
Старший спрятал сытый зевок и отозвался:
- Бери пример с Ирины.
- Но я-то не баба, чтоб букетики составлять!
- Я не про букеты, я в принципе говорю. Все занятия - в твоей голове, знаешь, сколько интересного там можно найти? Ирина вот цветами увлеклась, Петр рисует - и, между прочим, здорово насобачился, хоть сейчас на выставку. Макс с Еленой в походы ходят, а Юлий - представь - начал писать, даже машинку себе купил печатную. Я кое-что читал, понравилось. Глубоко, психологично...
- А мне что делать, если я не творец, а потребитель? Потреблять-то нечего!
- Тогда заведи друзей. Егор завел, пару какую-то супружескую. Так рассказывает - умрешь, не встанешь!..
Я вздрогнул, потому что о ком шла речь, если не о нас с Хилей?..
- Не умею я дружить, - сказал молодой усталым голосом.
- Тогда, Ген, не знаю. Думай, может, что и придет в голову. Ты же неглупый парень, ленивый только. Сам не знаешь, чего хочешь.
- Оттянуться хочу! По полной программе! В ночной клуб сходить, например. И чтобы никто при этом над душой не стоял!..
- Тогда один выход - не можешь, увольняйся.
Молодой, кажется, опешил:
- Как это?.. Но я же...
- Вот видишь! Прикипел. Так оно и бывает. Вернешься обратно, и все будет не так. Уж где, где, а дома ты точно себе занятия не найдешь. Это такой опыт, после которого мозги переформатируются намертво.
Я задумался над их словами. Хиля как-то сказала о Зиманском: он ни здесь, ни там - не дома. Если эти двое тоже 'оттуда', выходит, и у них - проблема?
Интересно, а как у них 'там'?.. Мне почему-то представился огромный город, где каждый дом набит 'телевизорами' и 'компьютерами', но никто не помнит слов государственного гимна. Город, где люди не хотят вступать в брак, а детей считают чем-то слишком сложным для себя, вечно занятых. Город, где можно о женщине сказать 'баба', и она не обратит на это внимания. Город, где не читаются лекции, не проходят демонстрации, а в клубах только 'оттягиваются', причем исключительно ночью. Странный город, где люди без статуса, зато с 'паспортами', бродят в фуфайках и ночных рубашках по широким улицам, и никто из них никому не нужен, никто никого не интересует...
От этой картины меня передернуло. Нет, если все так, то я туда не хочу, даже на экскурсию.
Эти двое замолчали, погрузившись каждый в свои мысли, у молодого - наверняка невеселые. А я поглядел в окно и увидел идущий цепочкой по тропинке маленький пионерский отряд во главе с рослым вожатым, бережно несущим нарядную коробку, с подарком, наверное. Пионеры остановились и помахали электричке маленькими ладошками, словно рощица березок - юными клейкими листьями. Вожатый не помахал, только улыбнулся.
У них, 'там', дети после каких-то 'событий' больше не носят галстуков и не маршируют под барабан. Почему-то мне показалось, что теперь они и не машут проходящим электричкам, и не улыбаются. Что это были за 'события'? Война? Какое-то стихийное бедствие?..
Когда объявили станцию - 'Шилка', я уже дремал и проснулся, как от толчка. Эти двое выходили вместе со мной.
* * *
Странно как: все время вспоминается прошлое, и до мельчайшей детали, до самого незначительного штриха оно будто окрашено в медовое золото, чистое и грустное, как осенний день. Прошлое кануло в загадочную мутную Лету, покинуло меня, но все же в какой-то крохотной комнате на задворках души висят, как в музее, его фотографии - тысячи, миллионы цветных снимков, и экспозиция все время пополняется, ничто не стоит на месте.
Никогда больше я не буду ребенком - и все же что-то от детства еще сохранилось в моем взгляде на мир. Случается со мной иногда: ясно-голубое летнее утро, невинная рань, затененное солнце в пене розовых облаков на горизонте, сырые от росы флаги на ветру, тихая улица, где только что погасли фонари, синеватый полумрак у фундаментов зданий, под заборами, за пустыми торговыми ларьками. Тишина, такая полная и всеобъемлющая, что слышен невыразимо далекий самолет, теряющийся в новорожденной синеве небес. Еще прохладно, свежо, в воздухе - сложнейшая смесь ароматов, как духи. А я стою где-нибудь на тротуаре и жду первого сигнала точного времени: шесть часов, просыпайся, страна. Сейчас заиграет гимн в окошке ранней птахи - дворника, и начнется день, но пока - полоса странного безвременья, и я задыхаюсь, не в силах выразить любовь к этому миру и этой жизни.
Неправда, что я несвободен. Это высшая свобода - любить жизнь и быть в полном согласии с собой. А режим, власть, талоны - дикая чепуха по сравнению с нетронутой красотой летнего утра, счастьем быть кому-то нужным, мыслью, что кто-то нужен тебе.
Я очень люблю свою страну, она выкормила меня, как мать, и бережно выпустила из своих ладоней в жизнь, как ребенок выпускает самодельный кораблик в реку - на волю волн. Я плыл по реке, подталкиваемый ласковым ветром, и ни одна буря не касалась моих парусов, потому что страна моя была и этой рекой тоже. Она - это все в моей жизни, и несчастлив я вовсе не по ее вине. Нельзя винить родное существо, которое отдало тебе все, что имело. У меня не хватает гормонов - да, но это только моя проблема, личная, в которой виновата природа - а может, и что-то другое, но никак не моя страна. Скорее - судьба, которая у всех разная.
Странно: в тот момент, когда я увидел Трубина, я уже примирился со своей смертью. Я просто принял ее и умолял лишь о том, чтобы меня избавили от мучений и дали уйти легко. Пустота не пугала - я был согласен на нее ради того, чтобы радио вновь заговорило человеческим языком, а неведомая зараза покинула город. Если нужна бомба - пусть будет бомба.
Все равно - я больше не мог кого-то искать, бегать, думать, меня оставили все силы, но вернуться вниз, к Миле, я тоже не имел права, потому что обещал найти ее отца - или хотя бы постараться найти. И вдруг - он явился сам.
- Эрик! - чуть слышно, одними губами, сказал он, и я испуганно поразился случившейся в нем
