люблю!
Мила ласково положила мне руку на лоб и сказала со смешной назидательностью в голосе:
- Эрик, этого никогда не будет. У нас это невозможно. Поверь мне - я же психолог.
Не стоило ей ко мне прикасаться - я не смог ответить.
Заговорил Трубин:
- Вот именно, поверь. Ты что! Переворот!.. Да, неприятности. Да, какой-то идиот дорвался до радио. И - да! - наверху взорвали бомбу. Но это - все, больше ничего не будет!.. Я тебе говорил: нарыв зреет, будут события. Но я говорил и другое: введут войска, и все кончится. Мы посидим тут час или два, а потом явятся солдаты и выведут нас наверх.
- Не понимаю, - я сморщился, потому что действительно не понимал. И еще - мне мешала рука Милы, для меня могло существовать что-то одно: или она, или - рассуждения о солдатах.
- Хорошо, - Трубин мимолетно коснулся своей груди. - Я обещал тебе объяснить - и объясню. Но сначала скажи - почему ты украл эту куртку? Тебе бедно живется? Не верю. Я видел - одет ты хорошо.
Я попытался рассказать - о Зиманском, о странной своей жалости к вещи, о выстраданной мной теории кары за любой проступок - и увлекся. Никогда еще меня не слушали так внимательно, буквально открыв рты. Единственное, чего я усердно избегал - любого упоминания о Полине, потому что при звуке ее имени Иосиф начинал плакать. Остальное же - вплоть до видения самолета там, в трубе, я выложил ошарашенным слушателям, и мне неожиданно стало легче. Я перестал врать, и правда, которую я говорил, оказалась легкой и очищающей, как прохладная вода, стекающая на лицо. Никогда не думал, что правда может выглядеть так - забавно, беспомощно, дико и все же - чисто. Да-да, именно это слово.
Наконец, я замолчал и допил из чашки остатки чая.
- Мама дорогая... - пробормотала Мила, поднимая брови совсем как дочка. - Так ведь выходит, что ты тут совершенно, совершенно ни при чем!
- Я же говорю, цепь случайностей...
- Просто потому, что он тебя раскодировал - все только поэтому... - Мила меня не слушала. - Папа, ты представляешь, он его раскодировал!
Они переглянулись. Я тоже оглядел оба лица (похожи немного) и покосился на Лемеша - тот сидел на полу, потягивая очередную сигарету, и ухмылялся.
- Стас, - я не выдержал. - Ну, понятно, толпа психологов у постели тяжелого пациента. Но можете вы мне, идиоту, объяснить - кто кого... это самое? И в чем вообще дело?
- Я - не психолог, я спец по гражданской обороне, бывший вояка, - он взмахнул сигаретой, изобразив дымом знак вопроса. - Вон Трубина допрашивай. А мне что попроще, морду там набить или кадык сломать какому-нибудь бяке-дознавателю... - воспоминание вызвало на его физиономии польщенную улыбку. - Или счетчик Гейгера - это я тоже немного умею.
- Твой Зиманский, - чуть сердито сказал Трубин, - поступил с тобой и с твоей женой очень некрасиво. Неэтично. Он ведь знал о 'коде-солнце' и все равно трепался. Мне кажется, - он посовещался взглядом с дочерью, - что жена твоя пострадала даже сильнее, чем ты. Ее бы полечить... Ой, Эрик, не шарахайся! Неужели тебе кажется, что здесь и впрямь мучают невинных граждан? Глупости! Я же тебе говорил - мы лечим. Исправляем ошибки в программе, не более... Хорошо, сначала. Азы, так сказать.
Он сел, выставив тощее колено, обхватил его руками и откашлялся:
- Эрик, начнем с того, что Зиманский сказал чистую правду. Не противоречь - я знаю, что ты в это не веришь. Ты и не должен верить! Просто слушай...
Я прикрыл глаз (слава Богу, Мила убрала ладошку с моего лба) и решил плыть по течению - в конце концов, правда - это те же таблетки. Горько, а надо пить, чтобы стать полноценным...
* * *
Я не помню, что послужило началом конца: то ли отъезд Зиманского, то ли тот факт, что Хиля никак не могла забеременеть. Каждое утро я спрашивал:
- Ну, ты как?
Она отвечала:
- Пока ничего.
Наступила зима, первая зима нашей совместной жизни. Ласка подросла и неожиданно оказалась котом, даже несмотря на то, что в ее ветеринарной метрике было записано 'кошка'. Я покупал коту кильку, вычесывал комки шерсти, возил его на прививки, и только это живое существо по-прежнему меня любило. Жена (теперь это слово отдавало тревогой) записалась на швейные курсы и стала пропадать на них целыми вечерами. Возвращаясь, она сразу ложилась спать, и я не смел ее потревожить. То, что называлось не 'любовью', а всего лишь 'проверкой матраса', происходило все реже и реже, дошло уже и до раза в неделю, и странно было ощущать, что меня это почти совсем не волнует. Чисто по-человечески мы тоже чуть отдалились друг от друга, и вот это беспокоило гораздо сильнее.
Однажды, уже в декабре, в выходной, я проснулся раньше Хили и вгляделся в ее лицо. Она спала, свернувшись зародышем под теплым одеялом, и бормотала что-то бессвязное. Я прислушался, но не смог ничего разобрать, только тихие звуки с присвистом и всхлипывания.
- Хиля, малыш, - позвал я.
- Расскажи мне про мамонта, - вдруг явственно произнесла моя жена. - Расскажи. Расскажи...
- Мамонт - это такое животное, - шепотом сказал я. - Оно водилось на Земле очень давно, в древние времена, и было сплошь покрыто мехом. Внешне оно было похоже на слона, но гораздо больше по размеру.
- Не так, - Хиля вздохнула, не просыпаясь. - Плохо рассказываешь. Но мне с тобой хорошо. Я тебя люблю.
- Я тоже тебя люблю, милая, - я осторожно погладил ее по голове. Она улыбнулась и перевернулась на спину, сонно причмокивая. Я придвинулся к ней ближе, обнял, стал гладить ее маленькую, как у девочки, грудь.
- Эрик?! - Хиля вдруг проснулась, будто выскочила из своего сна, и инстинктивно отпихнула мою руку. - Ты что?!..
- А что?..
- Да, извини, - она пришла в себя, вспышка глаз погасла. - Приснилось что-то...
Мне показалось - ей снилась мать. Она и в любви призналась как-то по-дочернему, без страсти. Но вот эта самая вспышка говорила о другом: никакая там была не мама.
- Хиля, расскажи мне свой сон, - попросил я.
Она досадливо поморщилась:
- Вставать пора, светло уже. Мне надо еще куртку зашить, порвала вчера об гвоздь в подъезде. А потом, помнишь, мы в кино собирались. В клубе новая комедия идет, опять про Хенкеля.
- Ничего, успеем, - ощущение тревоги во мне все разрасталось. - Почему ты не хочешь рассказать? Это тайна?
Хиля села на кровати, протерла глаза:
- Да нет. Это так... несуществующий человек. Просто кто-то. Добрый и ласковый...
- Тебе не хватает в жизни доброты и ласки?
- Не знаю.
Я попытался ее обнять, но она отпрянула, предостерегающе вытянув руку:
- Эрик, я сейчас этого не хочу.
- Давно ведь не было... А почему? Ты больше не любишь меня?
- Любишь, не любишь... Зыбко все это. Раньше было просто. Мы жили, друг о друге заботились, гуляли, на электричке катались. Было хорошо. Мне нравилась такая жизнь. Но ты теперь мужчина, и куда делось все это?
- Как - куда? - ее вопрос поставил меня в тупик. - Разве мы не гуляем, не заботимся? А на электричке зимой неинтересно. Но, если хочешь...
- Я не об этом! - сердито сказала Хиля. - Я - об отношениях. Совершенно необходимо было их менять? Зачем? Ты был особенным, Эрик, а теперь - такой, как все. Мужчина. Просто - такой же самец, как все!.. - глаза ее опять вспыхнули.
- Да разве это плохо?
