Одиссей Полихроніадесъ

могу ничего сд?лать? И еще было одно обстоятелъство во всемъ этомъ д?л?, которое затрудняло меня… Я вовсе еще не зналъ, хочетъ ли отецъ мой д?литься барышомъ съ Исаакидесомъ или н?тъ. Впрочемъ, думалъ про себя: «какъ бы не хот?ть?»

Не знаю я о чемъ съ своей стороны размышлялъ Кольйо, но онъ вдругъ прервалъ молчаніе наше вопросомъ:

— Нравится теб? этотъ Вамвако?съ?

Я отв?чалъ нер?шительно, соображаясь со своимъ собственнымъ впечатл?ніемъ:

— Какъ будто хорошій челов?къ. Просв?щенный. А ты какъ его находишь?

— Хорошій!.. — отв?чалъ Кольйо, какъ бы не желая высказывать настоящихъ чувствъ своихъ.

Я, занятый моими коммерческими мечтами, не желалъ продолжать разговора; но Кольйо опять возобновилъ его съ другой стороны.

— Думаю я иногда… Такъ… помыслъ пустой… Тяжела жизнь, мн? кажется, женщин? молодой, когда у нея мужъ такой некрасивый и неопрятный, какъ Исаакидесъ… Ты какъ думаешь?

Я отв?тилъ ему на это поучительно, чтобы только онъ оставилъ меня въ поко?:

— Что? жъ д?лать, другъ мой! Не вс?мъ Богъ красоту далъ. Все-таки таинство и учрежденіе… Честенъ бракъ и ложе нескверно…

— Ты правъ, — сказалъ Кольйо, и больше мы ничего не говорили всю дорогу.

По возвращеніи въ консульство я нашелъ на стол? моемъ письмо отъ отца, уже изъ Константинополя, а не съ Дуная; онъ сообщалъ мн?, что послалъ письмо и Благову съ просьбой пощадить его и не лишать драгоманства, если онъ немножко еще опоздаетъ; потому что онъ несовс?мъ здоровъ и никакъ не можетъ тотчасъ вы?хать въ Эпиръ. Насчетъ д?ла Исаакидеса и Шерифъ-бея онъ писалъ такъ: «Какъ они (т.-е. Благовъ и Исаакидесъ), находятъ лучшимъ, такъ пусть и д?лаютъ». Итакъ, изъ неожиданнаго письма этого явствовало, что отецъ мой не только отъ меня не требовалъ никакого сод?йствія въ этой тяжб?, которая меня начинала такъ живо интересовать, но и самъ почти отстранялся отъ нея, предоставляя все не зависящему ни отъ него самого, ни отъ меня ходу обстоятельствъ.

Но и я съ своей стороны уже усп?лъ очень скоро вспомнить объ одномъ важномъ условіи нашего юридическаго быта въ Турціи…

Вотъ о какомъ именно: у отца моего былъ хотя и не совс?мъ правильно пріобр?тенный эллинскій паспортъ, а я былъ райя (на этотъ разъ къ счастію); такъ что въ случа? какой- нибудь конфискаціи или продажи чифтликовъ и домовъ они были бы, в?роятно, записаны отцомъ на мое имя, а не на его собственное…

Собственность! Недвижимая собственность!.. Или ужъ и въ самомъ д?л? вс?, вс? сверкающія зв?зды разомъ сп?шатъ восходить на утреннемъ небосклон? твоемъ, Одиссей, мой сердечный!..

Газеты перомъ Исаакидеса гремятъ о теб?, о! патріотъ-челов?къ…

Вельможи русскіе раскрываютъ теб? двери жилищъ своихъ… Молодыя д?вушки сами хвалятъ и сами ц?луютъ тебя.

Безнравственная уступчивость твоя ихъ сластолюбивымъ замысламъ, по милосердію ли, или по чему- либо иному, не казнится…

Въ политику уже входитъ…

Царское жалованье идетъ…

И если еще… «собственность» эта?..

Да! посмотримъ, что? скажетъ тогда Несториди, который шутилъ прежде, что я слишкомъ ужъ добръ и глупъ и купцомъ быть не могу…

Шутилъ ли онъ?

На другой день уже съ ранняго утра я предался мечтамъ любостяжанія…

Учитель нашъ въ гимназіи возглашалъ громогласно и внушительно: «Печальныя и унизительныя для великой эллинской націи условія политической жизни сд?лали то, что эта политическая жизнь…»

А я, устремивъ на него почтительные и лжевнимательные взоры, думалъ про себя, слегка вздыхая, объ одномъ им?ніи Шерифъ-бея въ полутора часахъ ходьбы отъ города. Унылое м?сто!.. Гора, на склон? ея б?лый, старый, пустой, препустой домъ, б?дное христіанское селеніе, небольшая, но доходная мельница; мн? ужъ слышался шумъ ея каскадовъ… Деревьевъ тамъ очень мало… Видъ, конечно, не веселый, но есть кукуруза въ обиліи, есть и пшеница, и съ нихъ селяне должны, за то что живутъ на моей земл?, уплачивать мн? два на десять. Хорошо! Они в?дь не рабы же, наконецъ, эти соотчичи мои. И Авраамъ былъ богатъ; что? жъ такое!.. «Текущу богатству не прилагайте сердца…» Вотъ что? нужно. Оно течетъ теперь намъ въ руки само: что? жъ я-то д?лаю худого? Селяне им?ютъ право удалиться, если имъ непріятно платить. Свобода! Да! Конечно, оно такъ: «печальныя и унизительныя условія политической жизни…» Но вотъ какъ пойдутъ эти чифтлики, станутъ звать отца моего Полихроніадесъ-бей (какъ есть Фотіадесъ-бей); а меня, наприм?ръ, Одиссей-эффенди… И я мысленно повторялъ, какъ бы прислушиваясь въ глубин? души моей къ пріятности звука: Фуадъ-эффенди, Рифаатъ-эффенди, Гумбухіанъ-эффенди, Одіанъ-эффенди, Одиссей-эффенди… Н?тъ, хороши, дьяволъ ихъ возьми, эти турецкія имена! Да и ч?мъ же я виноватъ, наконецъ, тоже надо сказать и это. Видно часъ еще намъ эллинамъ освободиться не пришелъ! Всякая власть отъ Бога, и нравы турокъ несомн?нно смягчаются… Надо бы какъ-нибудь это право! Да, впрочемъ, Благовъ молодецъ, ужъ онъ выиграетъ тяжбу!

А между т?мъ въ той же самой душ? моей, которую такъ ласкалъ шумъ мукомольныхъ каскадовъ, раздавались и другіе звуки, слышались совс?мъ иного рода голоса и даже вопли… Зач?мъ это д?ло ведется съ Шерифомъ, а не съ другимъ какимъ-нибудь подлымъ и злымъ туркомъ?

Шерифъ-бей еще и прежде и самъ по себ? мн? нравился, и были еще сверхъ того особыя причины, которыя расположили меня къ нему и о которыхъ разскажу. Да нравился онъ и не мн? одному, но и другимъ христіанамъ.

Наружность его была довольно пріятная, выраженіе лица очень доброе и располагало въ его пользу. Говоря о вн?шности бея, я упомяну и о томъ, однако, что Шерифъ, несмотря на свое положеніе въ город?, на средства и кредитъ (которые были все-таки еще довольно велики пока), од?вался очень дурно, но не иначе, какъ по-европейски.

Онъ ходилъ въ феск?, въ широкихъ панталонахъ дурного покроя и въ ваточномъ пальто, не дорогомъ и поношенномъ. Съ т?хъ поръ, какъ я узналъ, какъ люди од?ваются хорошо по- европейски, и я сталъ больше понимать въ этомъ и безсознательно жал?лъ, что Шерифъ-бей над?лъ это платье цивилизаціи и моды, съ которымъ онъ и обращаться не ум?лъ. Пріятное и молодое лицо его портилось еще и т?мъ, что онъ, какъ многіе у насъ, р?дко брился. И эта черта была еще зам?тн?е при плохой европейской одежд?; небритый подбородокъ въ восточной одежд? придаетъ только суровый и грубый видъ; а при европейской онъ д?лаетъ челов?ка похожимъ на грязнаго нищаго или на столичнаго уличнаго вора.

Непріятно, конечно, было вид?ть челов?ка, который построилъ такой великол?пный домъ и тратилъ такъ много денегъ, такимъ неопрятнымъ. Но это все я разсуждаю теперь. А тогда я хоть и чувствовалъ смутно все это, но другія гораздо бол?е важныя соображенія заставляли меня съ самаго начала моего прі?зда въ городъ смотр?ть на Шерифъ-бея съ искреннимъ дружелюбіемъ, жал?я только, зач?мъ такой хорошій челов?къ не можетъ креститься и стать членомъ нашей общины.

Недостатки Шерифъ-бея вредили только ему и разв? семь? его и ближайшимъ людямъ, такимъ же туркамъ, какъ онъ. Добрыя же его качества прямо относились къ намъ, христіанамъ, и были намъ дороги именно потому, что были р?дкостью въ турк?.

Шерифъ-бей пилъ, наприм?ръ, но онъ пилъ и бывалъ пьянъ у себя дома или у другихъ пріятелей турокъ, подобно ему падкихъ до раки; изъ насъ онъ въ пьяномъ вид? никогда никого не тревожилъ. Восточные люди вс?хъ в?ръ и племенъ стыдливы и шума не любятъ. Ни турку, ни болгарину, ни греку, ни армянину н?тъ никакой охоты въ пьяномъ вид? бить окошки и посуду и цинически выставлять вс?мъ людямъ напоказъ свое буйство, свой развратъ, свои оргіи.

Шерифъ-бей разорялся отъ неум?ренной жизни и отъ дурныхъ распоряженій по хозяйству; но онъ не былъ христіаноборецъ и свою мать, христіанку, такъ чтилъ и любилъ, какъ благослови Боже каждому изъ насъ почитать и любить!

Къ тому же, и не разд?ляя мн?нія Исаакидеса, что турокъ позволительно грабить огромными