свой не расширять круга нашей д?ятельности…
Одно только воспоминаніе н?сколько путало и смущало меня. Я припоминалъ, что отецъ мой передъ самымъ отъ?здомъ своимъ, именно посл? того, какъ онъ вступилъ въ неизв?стное мн? соглашеніе съ Исаакидесомъ, былъ какъ-то печаленъ и разстроенъ, все вздыхалъ и слишкомъ часто повторялъ: «Увы! вс? мы люди!» Значитъ онъ находилъ себя въ чемъ-то не совс?мъ правымъ. Отецъ мой былъ челов?къ сов?стливый и честный настолько, насколько позволяетъ быть честнымъ коммерческая жизнь.
Это такъ, конечно, но я сообразилъ однако и то, что если и есть отчасти подлогъ въ документахъ Исаакидеса, то в?дь не во вс?хъ же, а именно — отчасти; и не можетъ же Шерифъ отрицать бо?льшую часть своего долга…
Значитъ —
Для пров?рки мыслей моихъ я пробовалъ говорить объ этомъ кое-съ-к?мъ; наприм?ръ съ Кольйо и съ кавассомъ Ставри. Кольйо пожималъ только плечами и отв?чалъ: «Почемъ я знаю!» Но почтенный Ставри, который самъ жилъ процентами съ небольшого капитала (нажитаго имъ еще прежде, в?роятно разбоемъ), очень ободрилъ меня, сказавъ:
— Конечно такъ! Пусть турки, если у нихъ есть мозгъ, различаютъ хорошія расписки отъ худыхъ. Разв? это твое д?ло? Пусть греческій консулъ наказываетъ Исаакидеса за мошенничество, какъ нужно и какъ въ Эллад? наказывать за это полагается. А что? же тутъ худого, если твой отецъ возьметъ съ Исаакидеса то, что? прилично? Это ты хорошо самъ понимаешь.
Эта р?чь Ставри очень меня развеселила. Прошла еще нед?ля; я написалъ второе письмо отцу и просилъ еще разъ настойчиво его наставленій: «что? мн? отв?чать, когда у меня будутъ спрашивать что- нибудь, и не нужно ли и мн? д?йствовать какъ-нибудь съ моей стороны?» Справлялся я разъ и у Бостанджи-Оглу, не начато ли опять д?ло въ тиджарет?, но онъ отв?тилъ грубо: «Не начнетъ никогда Благовъ этого грязнаго д?ла». Онъ желалъ, разум?ется, оскорбить этимъ моего отца и повторялъ съ гримасой: «Такое грязное! Такое грязное д?ло!..», такъ что я уже не сталъ больше обращаться къ нему, а спрашивалъ все у кавассовъ. Они говорили раза три: «н?тъ»; а на четвертый сказали: «сегодня начали!»
Я вздрогнулъ внутренно и ждалъ, что? будетъ.
Мечты внезапнаго обогащенія продолжали услаждать меня, и я предавался имъ теперь т?мъ охотн?е и т?мъ безстыдн?е, что самъ не могъ, казалось мн?, несмотря на вс? просьбы и сов?ты Исаакидеса, ничего сд?лать для ускоренія благопріятнаго для насъ исхода.
Заговорить самому съ Благовымъ, подойти къ нему униженно и сказать ему такъ, какъ говорили ему у насъ многіе другіе: «Прошу васъ, сіятельн?йшій мой г. консулъ, нельзя ли».
Н?тъ! Это ужасно!.. Этого я не могъ! Одна мысль о томъ, какъ онъ съ удивленіемъ спроситъ: «Что?? что??» или какъ все лицо его иронически просв?тл?етъ, когда я начну говорить… Эта одна мысль наводила краску стыда на щеки мои и полагала дверь огражденія на уста мои.
А мечтать, предоставляя все року и фортун? — я могъ, и мечталъ. Но и то не очень долго. На сл?дующій же день посл? того, какъ въ торговомъ суд? возобновилась тяжба эта, парамана отца Арсенія пришла ко мн? и сказала, что старый священникъ очень проситъ меня зайти къ нему поскор?й, какъ только я буду свободенъ.
Я тотчасъ же пошелъ къ нему. У дверей церковнаго двора я увид?лъ новую в?нскую карету Шерифъ- бея.
Въ карет? не было никого. Я обратился къ кучеру турку съ вопросомъ: «Кто это прі?халъ къ священнику?», но кучеръ, окинувъ меня сердитымъ взглядомъ, спросилъ: «А ты самъ кто такой?»
Я сказалъ этому варвару, что я сынъ русскаго драгомана, и над?ялся этимъ смягчить его; однако напрасно; онъ молча отвернулся, почти презрительно взглянувъ еще разъ на меня.
Когда я, отв?тивъ на его видимую грубость тайнымъ презр?ніемъ, вошелъ въ прихожую, то услыхалъ довольно громкій, но пріятный женскій голосъ изъ пріемной отца Арсенія, и парамана, выскочивъ изъ кухни, посп?шно сообщила мн?, что тамъ сама мать Шерифъ-бея.
Отецъ Арсеній тотчасъ же вышелъ ко мн?. Онъ былъ немного взволнованъ и, давъ мн? поц?ловать десницу свою, по обычаю спросилъ все-таки сначала, здоровъ ли я, здоровъ ли консулъ и т. д.; однако по безпокойному выраженію лица его я вид?лъ, что онъ сейчасъ спроситъ у меня что-нибудь бол?е важное.
И точно, онъ началъ такъ:
— Что? мы теперь будемъ д?лать съ этою женщиной? Она сокрушается о сын? своемъ. У нихъ и безъ того въ дом? только что случилось большое несчастье. Жена молодая уб?жала отъ него къ отцу своему. А
— Что? мн? сказать, старче? — отв?чалъ я. — Разв? я могу судить о такихъ великихъ д?лахъ…
— Не суди… Не суди… Я теб? говорю, чтобы ты зналъ только. Надо отцу скор?е написать. Она проситъ также, чтобы я къ Благову сходилъ, попросилъ бы его д?ло это пріостановить… Не могу я и этого сд?лать… А ты скажи мн?, не знаешь ли, какъ отецъ твой въ эту тяжбу запутался?
Я и ему сказалъ то же, что? Благову, т.-е. то, что? зналъ.
— Больше ничего н?тъ? — спросилъ священникъ пытливо. — Пусть будетъ такъ. А можетъ быть и еще что-нибудь знаешь. Такъ ты мн? скажи. Мн? ты можешь сказать.
Я прибавилъ, что самъ только на-дняхъ узналъ нав?рное, что тяжба въ торговомъ суд? будетъ вестись отъ имени отца моего, а не отъ имени Исаакидеса.
Отецъ Арсеній подумалъ, подумалъ, ушелъ опять въ пріемную, и немного погодя я услыхалъ голосъ ханумисы: «Ничего! Ничего! Пусть войдетъ онъ самъ…» и всл?дъ за этимъ отецъ Арсеній отворилъ снова дверь и кликнулъ меня.
Мать Шерифъ-бея сид?ла на диван? безъ покрывала на лиц?. Какъ христіанка, принадлежащая къ турецкой семь? и турецкому обществу, она соблюдала вс? турецкіе обычаи только на улиц? и при многолюдств?; при свиданіяхъ же запросто въ домахъ, даже и съ мужчинами, она лица не считала нужнымъ покрывать.
Она взглянула на меня такъ печально и поздоровалась со мной такъ прив?тливо, что я, какъ прикованный стыдомъ и почтеніемъ, остановился у порога.
— Подойди сюда, подойди ближе, дитя мое, — сказала она мн?. — Здоровъ ли ты?
Я отв?тилъ, что здоровъ и благодарю «госпожу мою», и приблизился къ ней робко, но съ глубокимъ, внезапно проникшимъ сердце мое сыновнимъ чувствомъ.
Я никогда не видалъ въ жизни (и еще такъ близко и такъ просто) важной турецкой дамы… И эта турецкая дама, од?тая по-турецки въ очень широкія пышныя шальвары изъ темно-синяго ситца съ красными мелкими букетами, и въ б?личьей шубк?, крытой золотистымъ атласомъ, была такая же христіанка, какъ моя родная мать.
Кирія Параскева (такъ звали ее) была не совс?мъ здорова, и голова ея немного качалась.
Меня растрогали и худоба ея красиваго пятидесятил?тняго лица, и печальные взоры ея очей, и ласковый голосъ, которымъ она сказала мн? этотъ простой, обыкновенный прив?тъ: «Здоровъ ли ты, дитя мое?» И то, наконецъ, что она была н?сколько смугла и черноока, подобно моей матери.
Эта т?нь далекаго сходства поразила меня въ самое сердце до того глубоко и неожиданно, что я почувствовалъ даже — не странно ли? — я почувствовалъ, что у меня ноги внезапно отъ жалости слаб?ютъ, какъ бываетъ отъ страха… Мы вс? трое помолчали немного. Ханумиса и священникъ сид?ли; я стоялъ. Она смотр?ла на меня внимательно и пристально; я на нее почтительно и снизу, стараясь немного потуплять очи; отецъ Арсеній, ожидая отъ нея чего-то, гляд?лъ на нее.
Наконецъ кирія Параскева предложила мн? с?сть.
— Н?тъ, я постою, — сказалъ я и продолжалъ стоять.
Тогда она сд?лала мн? н?сколько вопросовъ одинъ за другимъ:
— Здоровъ ли твой отецъ? Здорова ли мать твоя? Им?ешь ли ты отъ нея письма? Ты въ русскомъ консульств? живешь? Хорошо теб? у консула жить? Деньги получаешь?
Я на вс? эти вопросы отв?чалъ утвердительно.
