скупости носилъ сюртукъ до того старый, что все сукно его на груди и отворотахъ блест?ло какъ стекло, а на рукава его было даже отвратительно взглянуть. Хотя я тогда и мало понималъ еще толку въ европейской одежд? и, по правд? сказать, всякій сюртукъ и пальто казались мн? тогда одеждой благородства и просв?щенія, но все же я былъ не настолько сл?пъ, чтобы не различать, что? опрятно и что? грязно и гадко для богатаго челов?ка!
Однако и у него впосл?дствіи мн? удалось открыть т?
Гораздо больше Куско-бея и вообще больше вс?хъ янинскихъ архонтовъ понравился мн? старикъ Бакыръ-Алмазъ-Би?чо.
Разсужденія его о политик? мн? показались очень тонки и глубоки. Наружность его была почтенная, истинно архонтская, патріархальная. Ростомъ и видомъ, вс?мъ онъ былъ молодецъ и настоящій эффенди. Худой, сухой, бороды не носилъ, а только большіе усы, с?дые, капитанскіе. Носилъ низамскій однобортный черный сюртукъ, чистый, новый всегда и, конечно, феску, какъ подданный султана. Входилъ въ комнату тихо, уходилъ важно, говорилъ не сп?ша; по улиц? ?халъ верхомъ тоже какъ сл?дуетъ архонту пожилому, шагомъ, на смирномъ и статномъ б?ломъ кон? и съ двумя слугами. Одинъ изъ нихъ несъ за нимъ везд? его собственный чубукъ и особый табакъ перваго сорта.
Онъ (мн? такъ показалось съ перваго раза) очень хорошо говорилъ о восточномъ вопрос?.
— Восточный вопросъ, — говорилъ онъ отцу, — подобенъ котлу. Котелъ стоитъ и варится!
Мн? это понравилось, но несносный докторъ Коэвино (я было сталъ соглашаться съ нимъ насчетъ развратнаго и скупого Куско-бея, у котораго уже непом?рно блест?лъ сюртукъ) не могъ и въ этомъ случа? не раздражить меня и не оскорбить моихъ чувствъ. Онъ возвратился въ ту минуту, когда Бакыръ-Алмазъ уходилъ отъ насъ. Они поздоровались между собою и потомъ, пока почтенный архонтъ ?халъ медленно верхомъ черезъ площадь, докторъ долго смотр?лъ на него въ лорнетъ и, засм?явшись громко, вдругъ воскликнулъ:
— О, дубина! О, добрая христіанская душа! О, истуканъ деревянный, разсуждающій о котл? восточнаго вопроса! Какъ глупы и безсмысленны вс? наши эти греки, вс? эти попытки ?укидидовъ и Солоновъ, и самихъ чертей, когда они говорятъ о политик?! Ты зам?ть… Н?тъ, я теб? говорю, ты зам?ть, какую лукавую рожу д?лаетъ этотъ Би?чо, и глазъ одинъ… о, Маккіавель! и глазъ одинъ прищуритъ, и палецъ къ виску указательный приложитъ, когда говоритъ о восточномъ вопрос?… Ха, ха, ха! «Мы дипломаты, значитъ насъ не обманетъ никто!..» О, дубина! О, Валаамова ослица, одаренная словомъ! Зам?тилъ ты, какъ они разсуждаютъ? Забол?лъ французскій консулъ лихорадкой. «А! Интрига! Пропаганда! Восточный вопросъ!» Выздоров?лъ русскій консулъ отъ простуды. «А! демонстрація! Восточный вопросъ!» Прі?халъ австрійскій консулъ, у?халъ англійскій. «Ба! Мы знаемъ мысли этого движенія; отъ насъ, грековъ, ничто не утаится. Мы эллины! Мы соль земли!» О, дурацкія головы! О, архонтскія головы!
— Перестань, докторъ, — сказалъ ему на это отецъ. — В?дь и ты архонтъ янинскій. Вс? люди съ в?сомъ и положеніемъ въ город? зовутся по-эллински архонтами.
— Я? я? Архонтъ? Никогда! я могу быть бей, могу быть аристократъ, могу быть, наконецъ, ученый. Но архонтъ янинскій… о, н?тъ!…
Съ этими словами докторъ обратился къ образу Божіей Матери и воскликнулъ, простирая къ нему руки, съ выраженіемъ невыразимаго блаженства въ лиц?:
— О, Панагія! будь ты свид?тельницей, какъ я былъ радъ и какъ мн? было лестно слышать, когда мой другъ Благовъ говорилъ мн?, что въ Янин? есть только два зам?чательные и занимательные челов?ка, это — ходжи-Сулейманъ, дервишъ, и докторъ Коэвино.
— Да, да! — продолжалъ онъ потомъ, грозно наскакивая то на отца, то на меня, то на Гайдушу, которая стояла у дверей. — Да, да! Я вамъ говорю, ходжи-Сулейманъ и я. Да! Одинъ уровень — ходжи-Сулейманъ и я. Но только не съ Бакыръ-Алмазомъ и Куско-беемъ я сравню себя… Н?тъ, н?тъ! я вамъ говорю: н?тъ, н?тъ!
Наконецъ б?дный отецъ уже и самъ закричалъ ему въ отв?тъ:
— Хорошо! довольно! в?римъ, дай отдохнуть!
И тогда только взволнованный докторъ замолчалъ и н?сколько успокоился.
Что? за несносный челов?къ, думалъ я, все онъ судитъ не такъ, какъ другіе люди. Никого изъ своихъ соотечественниковъ не чтитъ, не уважаетъ, не хвалитъ. Не зависть ли это въ немъ кипитъ при вид? ихъ богатства, ихъ в?са въ Порт? и митрополіи, при вид? ихъ солидности? За что? напалъ онъ теперь на г. Би?чо, на челов?ка столь почтеннаго? Что? жъ, разв? не правда, что восточный вопросъ похожъ на котелъ, который стоитъ и варится? Очень похожъ. И къ тому же Би?чо челов?къ семейный, какъ сл?дуетъ, жена, дочка, два сына; домъ хорошій; патріотъ, хозяинъ; не съ Гайдушей какой-нибудь открыто живетъ (вс? это знаютъ и понимаютъ! И стыдъ, и гр?хъ, и безчестіе имени) Би?чо-Бакыръ-Алмазъ живетъ съ женой законною, которая была одною изъ первыхъ красавицъ въ город? когда-то; она женщина и доброд?тели непреклонной; ей одинъ турецкій ферикъ или муширъ35 въ ея молодости предлагалъ дв?сти лиръ въ подарокъ, и она не взяла, отвергла ихъ и осталась в?рна своему мужу.
Им?ніе еще недавно новое они купили въ горахъ; говорятъ, вода тамъ превосходная ключевая и л?съ значительный.
Н?тъ, Коэвино все блажитъ и хвастается. Я ув?ренъ, что г. Благовъ уважаетъ Бакыръ-Алмаза больше, ч?мъ этого, можетъ быть и не злого, но все-таки безпутнаго Коэвино. Хороша честь съ юродивымъ дервишемъ быть на одной степени! Безумный Коэвино!
Въ дом? у Би?чо мн? также очень понравилось. Такой обширный, хозяйскій домъ; дворъ внутренній устланъ большими плитами; цв?ты и кусты хорошіе на двор?; весной и л?томъ, в?роятно, они прекрасно цв?тутъ. Покоевъ множество, ливаны просторные, старинные, кругомъ, ковры, зеркала большія, портреты европейскихъ государей. Супруга пожилая, почтенная, въ черномъ шелковомъ плать? и въ платочк?. Идетъ отъ дверей къ дивану долго, тихо, какъ прилично архонтис?; точно такъ же какъ и мужъ, говоритъ не торопясь и съ достоинствомъ. И во всемъ она согласна съ мужемъ, во всемъ она ему вторитъ и поддерживаетъ его.
— Погода хороша; но скоро начнетъ портиться, — зам?тилъ мужъ. — Зима. «Зимой всегда погода портится», — подтвердитъ и она. Мужъ едва усп?етъ вымолвить: «Наполеонъ — прехитр?йшая лисица!» а она уже сп?шитъ поддержать его и говоритъ съ негодованіемъ: «Ба! конечно, его двоедушіе вс?мъ изв?стно».
И я, внимая р?чамъ этихъ почтенныхъ людей, радовался на ихъ счастье и думалъ про себя, сидя скромно въ сторон?: «Не шумятъ и не говорятъ эти люди съ утра до ночи, какъ докторъ, но что? ни скажутъ они, все правда. Правда что и погода къ зим? всегда портится, это и я зам?чалъ не разъ, правда и то, что хитрость императора Наполеона вс?мъ изв?стна!»
Тогда, конечно, я не могъ предвид?ть, что Бакыръ-Алмазъ и жена его будутъ со временемъ мн? тесть и теща, и что въ этомъ самомъ обширномъ дом?, въ этой комнат?, гд? я теперь такъ почтительно молчалъ, сидя на краю стула, будетъ уже скоро, скоро — о! какъ быстро льется время! — будетъ зд?сь въ честь мн?, именно мн?, грем?ть музыка громкая, будутъ люди п?сни п?ть, прославляя меня, и вино пить, и ?сть, и веселиться, и д?ти будутъ ударять въ ладоши, прыгая съ криками по улиц? при св?т? факеловъ вокругъ моей нев?сты.
И даже нев?ста моя будущая подавала мн? сама тогда варенье и кофе, и я смотр?лъ на нее разс?янно и думалъ: «дочка, однако, у нихъ не такъ-то хороша. Худа слишкомъ и очень бл?дная». Вотъ что? я думалъ, принимая угощеніе изъ ея рукъ.
И точно, маленькая Клеопатра была собой непривлекательна, личико у ней было какъ будто больное, сердитое или испуганное. Ей было тогда тринадцать л?тъ, и не пришло еще время скрываться, по эпирскому обычаю, отъ чужихъ мужчинъ до дня замужества.
Когда она внесла варенье, Бакыръ-Алмазъ сказалъ отцу моему:
— Это дочь моя, Клеопатра.
— Пусть она живетъ у васъ долго, — отв?тилъ отецъ.
Потомъ Бакыръ-Алмазъ вел?лъ поставить подносъ и сказалъ:
— Она знаетъ сатирическіе стихи на нын?шнее правительство короля Оттона. «О, доколь саранча чужестранная… Докол?, о греки, баварецъ глухой36… Несчастной отчизны…» Садись, Клеопатра, и спой эту п?сню; почти нашихъ гостей.
