Ошеломлённый, я тогда и представить не мог, что случившееся – грубое предвестье того, что совсем скоро, в начале третьей лагерной смены, меня постигнет самая настоящая первая любовь. Кажется, у всех она бывает неудачной. Иначе оставалась бы первой и последней. Но эта неудача непостижимым образом зажгла во мне тот самый свет, благодаря которому я постепенно пробился к людям, преодолел одиночество.
…В начале каждой смены наш физкультурник Ашот Степанович непременно устраивал поход на водохранилище, в конце смены проводил, как он выражался, «спартакьяду».
Ранним утром шли строем среди покрытых росой сосёнок, пели:
Ещё шла Великая Отечественная война. До её окончания оставался почти целый год.
Этим песням нас научил всё тот же Ашот Степанович, недавний фронтовик с лицом, обезображенным взрывом. Правда, я не пел. Не до песен мне было, тащившемуся в самом конце колонны, не поспевающему за всеми. Идти приходилось довольно далеко, километров шесть. К концу похода я так уставал, что валился куда–нибудь на песчаный бугор, привалясь спиной к стволу сосны. Знал, что потом добреду до места нашего постоянного привала.
И вот, представь себе, от уходящей колонны отделяется фигурка, подбегает ко мне.
— Мальчик, что с вами случилось? Подвернулась нога? Вам помочь?
Солнце всходило над её головой. На ней был красный галстук, белая блузка, синяя юбочка. Это была девочка, возникшая прямо из книги «Тимур и его команда». Оказалось, и звали её так же, как ту героиню. Женя. Женя Кашинцева.
Я неуклюже поднялся. Она взяла меня за руку, и мы пошли догонять колонну.
Вечером после военной игры, футбола, волейбола, купанья и ужина на берегу был разожжён большой костёр. Пели хором и поодиночке. Читали стихи.
Освещаемая колеблющимися отблесками пламени, Женя читала наизусть чуть ли не целиком «Полтаву» Пушкина.
За несколько дней до похода я мельком видел, как к административному корпусу на легковом автомобиле привезли какую–то девочку. В столовой вожатые шептались о том, что на третью смену прибыла дочь первого секретаря Щербаковского райкома партии Москвы.
Теперь мне казалось, что солнце взошло и над моей жизнью. Просыпаясь каждое утро под пение лесных птиц, я был счастлив уже от того, что Женя есть на свете, что скоро, вот сейчас я увижу её на лагерной линейке. Этот вид счастья был сродни предвкушению встречи с морем. Так же, как море, Женя одинаково доброжелательно улыбалась всем в лагере. И я впервые познал ядовитые уколы ревности.
Однажды перед ужином, когда шофёр увёз на машине Женину маму, регулярно навещавшую её по воскресеньям, девочка подозвала меня к бараку, где размещалась девичья спальня, и показала открытку, на которой был изображен разноцветный салют на фоне кремлёвских башен.
— Смотри, эта открытка фантастическая. Мама сказала – светится в темноте!
Сумерки только начинались. Женя вынесла из спальни лёгкое летнее одеяло. Сидя на ступеньках барака, мы накрылись с головой.
О чудо! Разноцветные звёздочки салюта засветились–заискрились перед нами. Ярче всего пламенели красные звёзды на башнях.
И тут, влекомый неодолимой магнитной силой, я её поцеловал. В шею.
Опасное для здоровья фосфорное свечение продолжало разливаться в темноте. Об этом я, конечно, тогда не знал. Знал одно – у меня остановилось сердце.
Женя, как ни в чём не бывало, повернула ко мне голову и нанесла ответный поцелуй куда–то в область уха. Теперь сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Обнял девочку за плечи, привлёк к себе и стал рассказывать о своих ташкентских приключениях. К своему, изумлению, сильно привирая. Так, например, повествуя о киностудии, сообщил, что не только прошел фото и кинопробы, но и снялся в картине. Не преминул скромно сообщить и о поимке шпиона– лётчика. А также о третьем предсказании морской свинки – о том, что меня ждёт скорая женитьба.
— Очень душно! – испугалась Женя, сбрасывая с наших голов одеяло. – Мама привезла много вкусностей. Хочешь, вынесу грильяж или лимонные дольки?
Больше мы почему–то не целовались. У Жени появились подружки по отряду. Они вместе бродили по аллейкам лагеря, ходили в лес за цветами или по грибы. Я этих самых подружек люто ненавидел. Они ни на минуту не оставляли её одну.
Август кончался. Женя с неизменным радушием кивала мне при встречах. Впрочем, как всем остальным мальчикам и девочкам.
Настал день, когда за ней на неделю раньше, чем за всеми остальными, приехали родители. Я понял, что сейчас потеряю навсегда своё счастье. Я приблизился к автомашине, куда уже собиралась впрыгнуть моя любовь, спросил при всех срывающимся голосом:
— Давай обменяемся телефонами? – протянул бумажку с заранее написанным многозначительно крупными цифрами своим номером.
— Замечательно! – она шустро достала из своего рюкзачка ту самую открытку с вредным радиоактивным салютом, взяла авторучку у крайне недоброжелательно глянувшего на меня папы, написала на обороте номер своего телефона. И уехала.
…Долго и тщетно ждал я в Москве её звонка. Чувствовал дистанцию, отделяющую меня от этой высокопоставленной семьи.
Едва сдал переэкзаменовку по математике. Вместо иксов и игреков перед глазами стояли цифры её телефона, день и ночь они вращались в мозгу, как молитва. Так прошёл сентябрь.
В октябре я не выдержал пытки. Перешёл к решительным действиям. Попросил денег у мамы, купил два билета на вечернее представление в Центральном детском театре. Сейчас не помню, на какой именно спектакль.
Накануне позвонил ей. Не из дома, не из коридора с общим телефоном на двенадцать соседей, а из автомата у Центрального телеграфа. Был вечер. Я очень боялся, что к телефону подойдёт кто–нибудь из её родителей. Так и случилось.
— Женя занята. Делает школьную стенгазету, – сказала мать. – Кто её спрашивает?
Я назвался.
