твоего комбинезончика, а другой рукой опирался на лишённую резинового наконечника палку.
Солнечного утра как не бывало. С потускневшего неба сеялся колючий снежок. Я думал о том, что до вторника ждать придётся целых четыре дня… Как под дулом пистолета. Уже не хотелось ехать ни на Красную площадь, ни в «Макдональдс».
Но не тут–то было! Едва мы сели в притормознувшую чёрную иномарку, ты спросила:
— А почему площадь красная?
— Подкиньте нас к Красной площади, – попросил я водителя, быстро подсчитывая свои капиталы. Должно было хватить, чтобы расплатиться за поездку, за скромное посещение «Макдональдса». Но обратно уже пришлось бы тащиться на метро, а там пешком до дома, до подъезда.
…В тот момент, когда я оказался с тобой на Красной площади, во мне, словно кто–то включил, заработала таинственная машина памяти. Не переставая разговаривать с тобою, что–то объяснять про мавзолей, про башни, я увидел себя, одиноко идущего по направлению к храму Василия Блаженного, к набережной зимней Москвы–реки.
Сейчас, после того, что было в Гематологическом центре, двигаясь вместе с тобой по брусчатке площади, я внезапно ощутил, насколько счастлив и молод по сравнению с самим собой в юности.
…В то утро с вокзала, первым поездом метро, из командировки в Невинномысск на текстильную фабрику, на какую–то шерстомойню, явился мой папа Лёва. Несчастный и виноватый, он протянул маме тряпичный свёрток, в котором оказались две рыночной работы шкатулочки. На их крышках были наклеены цветные открытки. На одной изображены три богатыря, на другой – что–то в том же духе. Между прочим, шкатулочки сохранились, и ты их порой держишь в руках, тайно от мамы извлекая из одной катушки ниток, из другой различные пуговки.
«Почему небрит? Страшно выглядишь? – спросила мама. – Где чемодан?»
Оказалось, ожидая где–то пересадки, папа уснул на вокзале, подложив чемодан под голову, а когда проснулся, ни чемодана, ни денег не оказалось. Правда, опустевший бумажник с документами лежал, заботливо засунутый вором, в кармане полушубка.
«А что это такое? – спросила мама, указывая на шкатулки, и ставя перед сидящим за столом папой тарелку дымящейся отварной картошки с куском жареного судака. – На какие деньги и зачем ты купил эту гадость?»
«Занял у главного инженера на обратный билет, по случаю приобрёл тебе в подарок. Для хозяйства».
Мама тяжело вздохнула. Словно опомнясь, спросила: «Вымыл руки, умылся?» И стала быстро собираться на работу, говоря: «Володе валенки не на что купить. У него пиджака нет…» Папа оттолкнул от себя тарелку, вскочил: «Мотовка! Зачем покупаешь судаков, когда можно обойтись селёдкой!»
«Не смейте ругаться! Мама, не ругай папу! Мне от вас ничего не нужно!» – крикнул я, схватил портфель с учебниками и выбежал из дома, зная, что не пойду в школу.
Новая, 283–я школа, куда меня пристроила к знакомой директрисе мама, находилась очень далеко от нашей улицы Огарёва, аж у Рижского вокзала, в Банном переулке. Не приведи Господи кому–нибудь остаться на второй год в восьмом классе, изо дня в день тащиться с пересадками через весь город, чтобы, оказавшись в незнакомой среде давно спевшейся банды учеников, снова зубрить то, что зубрил год назад.
Зато до Красной площади с улицы Огарёва было совсем близко. Я шел вот здесь, мимо неподвижных солдат в тулупах, стоявших тогда у входа в мавзолей, и ракетница с единственным зарядом тяжело лежала в боковом кармане пальто. Как раз против сердца. Где–то там, за зубцами кремлёвской стены, наверное, уже проснулся и работал у своего письменного стола Сталин, так и не получивший моего письма. Так же, как сейчас, бестолково летали над башнями стаи галок и ворон.
— Старинный палки стук.
— Что? Доченька, что ты такое сказала?!
— Старинный палки стук.
Действительно, лишённая резинового наконечника, палка моя постукивает по древней брусчатке как–то старинно…
— Откуда ты знаешь такие слова? Кто тебе сказал?
— Никто. Я замёрзла. Хочу в «Макдональдс».
— Я тоже замёрз и устал. Поехали! Сейчас на набережной возьмём такси.
…И вот мы сидим на углу «моей» улицы Огарёва, ныне Газетного переулка и Тверской, бывшей улицы Горького, в «Макдональдсе», в доме, который на моих глазах строили как раз в те далёкие годы, когда я подыхал от бесконечной зимы моей жизни. От несвободы. И уже почти терял веру в то, о чём писали в учебниках, в книгах – в то, что есть океаны с их островами и пальмами, есть вольно живущие в джунглях тигры, а в тундре – олени… Что можно плыть под парусом, подниматься к альпийским лугам, где под бьющими с гор водопадами в озёрах играет форель…
Знал бы я тогда, что всё это, всё мне достанется! И достанется самое главное счастье – ты, с увлечением достающая пальчиками хрустящие картофельные ломтики из пакета, запивающая их кока– колой через пластиковую трубочку.
— Помнишь, в Турции я дал тебе белую пуговичку, и ты сказала, что она из белой страны? А сейчас почему так сказала – «Старинный палки стук»?
— Папочка Володичка, не знаю.
Я усовестился. Понял, что мешаю тебе наслаждаться любимой едой. А гамбургеры я не взял, потому что мы оба терпеть их не можем.
Для Александра Меня не было ничего удивительного в том, что люди обладают так называемым «сверхчувственным восприятием». Обладают способностью целительства, могут порой предвидеть будущее. Он был уверен: строки Ветхого завета, говорящие, что человек сотворён «по образу и подобию Божию», несут в себе некое практическое указание.
…Вечер. Вторник. За окном зима. Свет люминесцентных ламп из оранжерейки освещает листву тропических растений, лица слушающих меня участников группы. Некоторые что–то записывают, и это слегка раздражает. Как мне кажется, я не сообщаю ничего нового. Кроме того, давно заметил: записанное как бы вычёркивается, стирается из ума, хоронится в завали тетрадей и блокнотов, создавая иллюзию багажа знаний… А я всё, о чём узнавал, всегда старался поскорее применить на практике. Так и научился в своё время излечивать людей. Отец Александр присылал многих больных из прихода с записочками, где наряду с просьбой помочь был непременно нарисован какой–либо забавный зверёк – зайчик или белочка, или медвежонок, как бы олицетворяющие сущность посетителя. Однажды отец Александр привёз ко мне, как он выразился, «своё больное плечо» – зимой поскользнулся, грохнулся со ступенек крыльца церковного домика. Я был счастлив тем, что помог ему, снял боль. Только теперь с гордостью пишу об этом.
Слушателям же своим объясняю, как во время медитации следить за проносящимися в мозгу мыслями, учиться подмечать его «обезьянью болтовню», подмечать вообще несвойственные, никак не вытекающие из жизненного опыта странные мыслеобразы. Рассказываю, как четыре дня назад ты вдруг произнесла: «Старинный палки стук».
Одновременно слышу – мама купает тебя в ванной. Ты верещишь, не хочешь мыть голову. И перевожу взгляд на верхнюю книжную полку, где под висящей на стене адмиральской шпагой улыбается бюстик – Катя, с которой меня купали.
На самом деле, я только знаю, что она улыбается. Мне этой улыбки давно не видно.
Перед прощаньем до следующего вторника, как это бывает каждый раз в конце занятий, – практика: кому снижаю давление, кому – повышаю. Тем, у кого непорядок с желудочно–кишечным трактом, даю насыщенную определённой информацией воду, и так далее.
Сегодня делаю всё это из последних сил. Днём звонила Л. Р. У меня плохие результаты анализов. Она перечисляла какие–то цифры, сказала, что гемоглобин упал ниже минимального уровня, а
