очищенный.
Злочевский колдовал над рацией. Тоненько попискивала морзянка. Положив на колени планшет, я готовил свои ответы Григорию Матвеевичу Линькову и Центру.
Линьков, сообщая о работе, которую вели Федор Никитич Якушев и Николай Кузьменко, спрашивал советов, настоятельно требовал, чтобы я как можно скорее вернулся на центральную базу.
Вдобавок Центр сделал ему строгий запрос, почему капитан Черный отпущен на озеро Выгоновское, и Линьков не хотел навлекать на себя необоснованных упреков.
А в это время Центр, получив первые сведения о работе в районе Барановичи и трезво оценив открывающуюся перспективу, уже приказывал мне оставаться на озере Выгоновском, продолжать начатое, торопил с передачей разведданных.
— Де-ла! — говорил Злочевский. — Выходит, остаетесь, товарищ капитан?
— Поживем — увидим...
Я намеревался в ближайшее время вернуться к Линькову. Не потому, что опасался за Якушева и Кузьменко, и не потому, что не понимал важности работы у Бринского.
Меня волновали иные мысли.
Походив по фашистским тылам, я убедился не только в том, что открываются замечательные возможности для сбора сведений о противнике с помощью местных жителей. Убедился также, что необходимы квалифицированные офицеры. Одному мне, да еще с моими-то знаниями и опытом, приходилось просто разрываться. Я был не в состоянии одновременно пребывать на Червонном и на Выгоновском, организовывать действия в Житковичах, Микашевичах, Барановичах. А ведь мы могли, пожалуй, проникнуть не только в Барановичи! При соответствующих условиях можно было оказаться и в Бресте, и в
[107]
Пинске, и в Ровно! При одном условии — существуй там наши партизанские отряды.
К сожалению, я не знал, есть ли там партизаны.
Искать их? Может быть, искать. Но еще проще — перебазировать под эти города новые отряды, созданные на основе отрядов Линькова и Бринского и обеспеченные разведгруппами, возглавляемыми более или менее опытными офицерами. Тогда разведгруппы будут иметь все необходимое, наладится безотказная связь с радиоузлом Скрипника, а партизаны-разведчики станут собирать сведения о враге...
Мне представлялись бесспорными и кандидатуры некоторых командиров будущих отрядов. Степан Павлович Каплун, например, отлично справился бы с командованием отрядом, и я полагал, что Григорий Матвеевич Линьков напрасно держит капитана в черном теле, отправив его к Бринскому в качестве рядового бойца, что Каплуна зря разлучили с его товарищем Лагуном.
Памятуя, как отреагировал Лагун на мою просьбу вести разведку во время выполнения диверсионных заданий, я думал, что из Адама Лагуна можно воспитать хорошего заместителя командира будущего отряда по разведке.
Можно было твердо рассчитывать, что толковым заместителем по разведке станет и Анатолий Седельников.
Но вопросы, связанные с созданием новых отрядов и назначением их командиров, можно было решить только на Булевом болоте.
Вот почему приходилось торопиться и в нашей землянке на островке посреди болот озера Выгоновского шла упорная учеба будущих командиров разведгрупп.
Вот почему, собирая по крупицам сведения о людях в Кривошине и Барановичах, мы тщательно изучали их возможности и спешили наладить связь с патриотами во всей округе.
* * *
Оберегая гарнизон, аэродром и железнодорожный узел города Барановичи от партизан, немецко- фашистское командование в дополнение к городской полиции, частям фельджандармерии и полицейским участкам в селах создало еще и особые участки полиции, разбросанные по всей округе в непосредственной близости от Барановичей.
Один из них находился в Ляховичах, в трех километ-
[108]
рах от города. Во главе этого особого участка гитлеровцы поставили некоего Четырько.
Собирая сведения о немцах и полицейских, разведчики выяснили: Четырько в прошлом военнослужащий Красной Армии, попал в окружение, остался у родни, был мобилизован немцами.
Наблюдением установили, что каждую субботу Четырько приезжает с охраной к своей деревенской родне, живущей в тридцати — тридцати пяти километрах от города.
Охрана пьянствует, а Четырько, хватив лишнего, клянет судьбу, жалуется на собачью жизнь.
— Иван Иванович, — спросил я Караваева, — а что, есть в той деревне наши люди?
— Есть, товарищ капитан.
— Тогда собирай группу. Проведаем начальника особого участка.
Ранним субботним утром я в сопровождении группы Караваева пришел в деревню, где жила родня Четырько.
Знакомые крестьяне спрятали нас на гумне, находившемся неподалеку от халупы комендантской родни.
Часа в три появилась знакомая женщина:
— Приехал!
— Один?
— Нет. С ним человек семь.
— Наблюдайте. Скажете, как напьются.
— Скажем, скажем, родные...
В шестом часу пришел бородач:
— Все. Испеклись! Какие в лежку лежат, какие по девкам побрели.
— А сам?
— В избе сидит. Поет...
Пока Четырько неуверенным баритончиком выводил песню, партизаны быстро окружили избу.
Мы с Караваевым вошли в дом:
— Здравствуйте, хозяева!
Хозяева оцепенели. Всклокоченный черноволосый человек в расстегнутой рубахе, восседавший в красном углу избы перед стаканом самогона и миской кислой капусты, уставился на нас мутными глазами. Он был вооружен, но от неожиданности даже не потянулся к кобуре пистолета. Нижняя губа у него отвисла, рот беспомощно приоткрылся.
— Не бойся, Четырько, — сказал я. — Расстреливать мы тебя не будем. Просто зашли перекусить.
[109]
— Вы... кто? — выдавил Четырько.
Я сел на лавку против начальника полиции:
— Мы-то? А советские партизаны... Ну что, хозяева, дадите перекусить или нет?
Хозяйка, ошалело косясь на наши автоматы, стала сновать от печи к шкафчику, от шкафчика к печи.
— Какие еще партизаны? — неуверенно спросил Четырько, потирая лоб и облизывая губы. — Чего врете-то?
— Зачем нам врать, Четырько?.. Ты вот что... Давай по-хорошему. Клади свою пушку, а я положу свой автомат. И поговорим.
Четырько посмотрел на меня, на Караваева, покосился на окно, на дверь.
— Шуточки... — пробормотал он. — На ура берете!
