— Ну, быть по сему! — сказал я. — Значит, готовы вместе партизанам помогать?
— А надо — готовы.
Я расспросил Морозова о том, как часто ездит он в Барановичи, кого в Барановичах знает, не носит ли кому рыбу прямо на дом.
Оказалось, старик заходит и к Федору Дорошевичу. Раза три продавал ему рыбу.
— А не возьметесь ли вы, товарищ Морозов, поговорить с Дорошевичем? У нас, понимаете, есть сведения,
[116]
что человек он хороший, Советской власти преданный, и на немцев его работать просто заставили.
— Вполне может быть, — согласился Морозов. — Сам-то Дорошевич не каиново семя... Поговорю...
— Только не поминайте, что от партизан присланы. Просто разузнайте, как он на фашистов смотрит, что о нашей армии думает...
— Понимаю, милый человек! Все понимаю. Не бойся. Вот в субботу подамся в Барановичи, прямо к Дорошевичам и зайду... Ты сам явишься аль пришлешь кого?
— Сам.
— Тогда в понедельник. Все обскажу.
— Ну, спасибо.
— За что спасибо-то? Это вам, ребята, спасибо, что не побрезговали старыми... Что вспомнили о нас... Эх, милый человек! Не те мои годы, а то бы и я в лес подался, и жену бы привел... В молодости-то она куда какая бойкая была!
Старик Морозов тихо улыбнулся, словно вспомнил свою жену девушкой.
Трогательно было видеть, как бережет он свою давнюю, видно, очень ясную и хорошую любовь.
Никто из партизан даже не улыбнулся: уважительно молчали.
Морозовы проводили нас до двери.
— Значится, в понедельник... — сказал старик.
— Берегите себя, родные! — напутствовала старушка.
В понедельник мы вновь пришли в Свентицы. Морозовы были дома. Жена захлопотала по хозяйству, а дед сразу сказал:
— Был я, значит, у Дорошевича.
— Ну что? Как?
— Да так... Купили они у меня рыбки, я хозяину и говорю: выпить, мол, надо. Я и бутылочку припас. Он не против. Ну, сели, выпили по стопочке. То да се. Я ему и закидываю: партизаны, мол, у вас есть? Нет, говорит. Плохо, говорю, живете. А у нас бывают. Новости всякие рассказывают... Он встал, дверь на замок, чтоб не помешали нам, значит, и еще по стопке наливает. Какие же, говорит, новости? А такие, говорю. Бьют, говорю, фрицев-то. Прямо по сопатке бьют. И еще в загривок накладывают. И обсказал, значит, положение на фронтах, как вы сообщали...
— Молодец, товарищ Морозов.
[117]
Вошла улыбающаяся старушка:
— Он у меня еще хоть куда! Кушайте-ка, ребята...
— Рассказывайте, рассказывайте!
— Ну, чего тут? Поговорили, значит... Он, Дорошевич-то, сильно задумался. Голову обхватил этак... Погано, говорит, мы здесь живем, ни к чему живем. Люди воюют, кровь проливают... А мы, говорит... И только рукой махнул.
— Очень хорошо... Он кем сейчас работает?
— На вокзале. Диспетчером, кажись. Ну, который поезда отправляет.
— И семья у него есть?
— Есть. Жена и двое сыновей.
— Значит, Дорошевич вам хорошим человеком показался?
— Хорошим. И раньше-то я его знавал — добрая семья была.
— Прекрасно... А что, дедушка, не съездите ли вы еще разок в Барановичи?
— К Дорошевичам то есть?
— К ним. Намекните, что партизан знаете. И посмотрите, что Дорошевич ответит.
— Понятно. А коли ответит, чтоб ему к партизанам уйти?
— Скажите, что лучше ему не уходить. Он и в городе пользу принести может.
— Понятно, милый человек... Больше ничего?
Было очевидно, что Морозов и Дорошевич давно знают друг друга, доверяют друг другу. Я улыбнулся:
— Да нет, почему же?.. Если вы убеждены, что Дорошевич — порядочный человек, откройтесь ему. Скажите прямо, что посланы партизанами и что партизаны хотят получать сведения о движении поездов через Барановичи на Минск и из Минска на Барановичи. Договоритесь, что за этими сведениями вы приедете дней через пять-шесть...
Старый рыбак задание выполнил точно. Через пять дней я держал в руках тетрадочный лист, где мелким почерком было указано, сколько поездов прошли за эти дни в Минск из Барановичей и сколько из Минска в Барановичи.
Сведения оставляли желать лучшего. Дорошевич не отметил, какое количество вагонов было в том или ином составе, что перевозил тот или иной эшелон, в какое время двигались составы.
[118]
Но все же это были хоть какие-то данные! И — главное — можно было не сомневаться, вскоре Федор Дорошевич, получив наши инструкции, станет давать те сведения, какие нужно.
— Ну как, мил человек, — спросил Морозов, — так ли сделали?
— Хорошо сделали, дедушка. Спасибо. И вам, и Дорошевичу.
Дед кивнул, но тут же поскреб в бороде:
— Тогда — просьба... Не моя, а Дорошевича, значит... Дело военное, как он понимает... И хочет, чтобы к нему кого другого не посылали, кроме меня.
— Что ж. Осторожность нужна. Он прав. Мы пока никого другого посылать и не будем. Так и передайте.
— Ладно.
— Только скажите Дорошевичу, что одного вас посылать все время тоже нельзя. Из соображений той же осторожности. Фашисты заметят, что вы зачастили, — заподозрят неладное.
— Нешто часто ездить надо?
— Вероятно, чаще, чем было до сих пор.
— Н-да... Это, мил человек, трудно.
— Я знаю. Да нужно!
Из соображений безопасности я не стал информировать Морозова, что в будущем мы намерены посылать к инженеру Дорошевичу других связных.
А старик продолжал рассуждать вслух:
— Нешто старуху когда спосылать?
— Не обременительно ей будет?
— Каждый-то день не сможет, а так когда... Да вот, спросим ее...
Жена Морозова сразу согласилась помогать мужу. Мы решили, что в Барановичи за сводками Дорошевича будут ездить старики Морозовы.
Я продолжал расспросы: о чем еще беседовал старик с Федором Дорошевичем, сколько Дорошевич получает денег, кто обычно бывает в доме?
