вились бы с десятком-другим подонков, сослуживцев «полицая-подрывника», а Конопатский остался бы в Микашевичах, продолжал бы передавать сведения о микашевичском гарнизоне, об эшелонах врага!
Да, увлеклись мы проведением диверсионного акта!
Однако мысль, что и мы, руководители, сами только набираемся опыта, несколько успокаивала. К тому же в Микашевичах был у нас не один Конопатский. Наблюдение за эшелонами вели рабочий депо Половодский и станционная буфетчица Аня Белобородова. Воробьев и Колосов, служившие в управе, сообщали сведения по гарнизону.
* * *
Павла Кирбая я нашел на южной заставе. Он таскал дрова на кухню. Увидел меня, отправляясь за новой охапкой. Вытирая руки о ватник, улыбаясь, шагнул навстречу:
— Товарищ капитан!
— Здравствуй, Павел! Ты что же это физическим трудом занялся? А рана?
— Да поджила малость... Алима сказывала — вы пришли. Я все ждал, заглянете ли к нам.
— Как же не заглянуть? Пойдем покурим?
— Это можно.
Я попросил, чтобы в землянку, где расположились мы с Павлом, никто не входил.
— Ну, рассказывай, Паша, что у тебя произошло? Не торопись только. По порядку давай... Как случилось, что тебя хотели арестовать и ранили?
Кирбай пожал плечами:
— Сам не пойму, что вышло, товарищ капитан... Чтобы там слежка за мной была или еще что — не замечал. В отряд я не ходил, с Кузьменко переписывался через «почтовый ящик». Сестренки тоже аккуратно себя держали. Никому не говорили, что имеем связь с партизанами. Правда, Полина раза два бегала в Житковичи с минами, но к ней не цеплялись. Спокойно пронесла все, что надо.
— А к вам кто ходил?
— К нам-то? Да сын Горева приходил, Гарбуз раза два появлялся, Степан Татур с мехпункта бывал.
— Часто?
— Нет, тоже раз-другой... Ну и Женя Матвеец, подружка сестер, захаживала. Она, почитай, все время бывала. Да и как не бывать? Соседи! Она на связи с Житко-
[142]
вичами работает, товарищ капитан. Я после вашего ухода Кузьменко на Женю указал. Комсомолка, смелая...
— Так... Когда же тебя хотели арестовать? Как это вышло?
Павел Кирбай потер небритую щеку, развел руками:
— Врасплох застали, товарищ капитан. Днем было дело. Сестренки в рыбхоз ушли, а я дома оставался, по хозяйству, значит... Вдруг дверь настежь — фрицы с полицией! И сразу — хенде хох!
У них автоматы, а у меня — тарелка с полотенцем. Силы вроде неравные. Поднял руки.
Кричат:
— Собирайся, сукин сын, партизан!
А сами — по сундукам, по шкафам шастают, перины ворошат.
С немцами — полицаи. Рожи знакомые, житковичские.
— За что меня? — спрашиваю.
— Поговори, сволочь! Одевайся давай!
Тут я и сообразил сиротой прикинуться.
— Ребята, — прошу, — дозвольте хоть хлеба с салом взять.
— Где у тебя сало?
— Да туточки, в подполе.
— Ну лезь, да живо! А то ребра пересчитаем!
Не знаю, сжалились они надо мной или рассчитывали моим же запасом поживиться, только пустили в подпол. А у меня в подполе, товарищ капитан, обрез припрятан. Я как спрыгнул вниз, сразу к куче картошки, разрыл ее и за винтовку. Пошарил — три обоймы целы! Клацнул затвором, одну обойму в магазин загнал и стою, дух перевожу.
А полицаи уже орут:
— Вылезай давай, пока не стеганули из автомата!
Ну, думаю, в руки им попасть — живым не быть, а так — еще поглядим, кому первому на небеса возноситься!
Приставил лесенку, поднимаюсь. Обрез держу наготове.
Один полицай самокрутку закуривает, двое платья сестренок в узел увязывают, а фрицы у двери толкутся, ждут.
Эх, как глаза вытаращили, как дернулись! А я уже вскинул обрез, да по ним, по ним, а потом по полицаям!
Дым, грохот, фрицы на пол, полицаи к двери было — и тоже врастяжку, через немчуру, значит.
[143]
А я с ходу к окну, высадил раму — и во двор, к воротам, на улицу.
Они только тут опомнились, начали строчить вслед. Да я уже огородами к лесу.
Ну, пока по полю бежал, стреляли по мне, зацепили плечо. Однако я отстреливался, до кустов добрался, а в лес фрицы побоялись соваться... Так и ушел.
— Попал ты в переделку... Ну а сестры?
— К сестрам наши юркевичские девчонки прибежали, сказали, что за мной фашисты приходили. Полина и Алима домой не вернулись, сразу подхватились и сюда, в отряд.
— Правильно сделали... Как ты думаешь все же, Паша, почему тебя арестовать хотели?
Павел вздохнул:
— Нехорошо на людей думать, товарищ капитан, но не иначе — выдал кто-то, что я в лес к партизанам ходил.
— А ты не думаешь, что это связано с Житковичами?
— Ну нет! Вряд ли! Там же все целы, никого не тронули!
Мы еще побеседовали с Павлом, потом я вернулся к себе на центральную базу, расспросил Николая Кузьменко о том, как идут дела в Житковичах.
Кузьменко доложил, что после бегства Кирбая в отряд он нарочно запрашивал Горева, нет ли за товарищами из его группы слежки, не ведут ли немцы наблюдение за кем-либо.
Горев ответил через Женю Матвеец, что никакой слежки нет, а работа разворачивается так успешно, как он и не ожидал. Горев просил только подбросить мин, взрывчатки и листовок.
— Они еще спрашивали, — сказал Кузьменко, — надо ли расширять группу? Сообщили, что на примете верные люди есть. Я, как приказывал Батя, разрешил, товарищ капитан, привлечь новых членов...
По всему выходило, что история Павла Кирбая совершенно не связана с какими-то планами врага в отношении житковичских товарищей.
Будь я более опытен, знай тогда лучше методы работы гестапо, я не успокоился бы, принял более эффективные меры по усилению безопасности подпольщиков. Тем более что обстановка осложнялась.
Но я не сталкивался еще лицом к лицу с контрразведкой противника и вместе с другими товарищами полагал,
[144]
что в условиях небывалого подъема партизанского движения группа Горева может продолжать интенсивную деятельность.
К тому же события ближайших дней отвлекли от раздумий над случаем с Кирбаем: пришли с бойцами
