командует ротой у товарища Коржа Василия Захаровича. Как перед богом, товарищ начальник! Мы лозу брали!
— Дочь, говоришь? А парень чей?
— Его парень! Свата то есть. Брат, значит, Надюхин... Лоза-то по хозяйству нужна. Лапти опять же...
— Ты, дядя, погоди насчет лаптей. Не о лаптях речь... Как вы здесь оказались?
— Да ведь... лес!.. Шли, значит, ну и это... А тут — вон оно! С ружьями, значит... Мы ж только лозу берем, ничего боле!
— Так. Ну а теперь говори правду. Кто вас сюда послал?
Мужики оторопело глядели мне в рот. Кажется, они начали что-то понимать.
Первым опомнился сват.
— Граждане... Да вы... Господи!.. Сынок, Адам! Сынок!.. Вы что задумали-то?! Крест-то на вас есть?!
Его напарник зачем-то снял шапку:
— Как перед иконой...
Голос у него перехватило.
Паренек, которого отец назвал Адамом, растерянно улыбался.
— Дяденька, — сказал он, — да у нас у самих партизаны... Верно! Отпусти нас, дяденька! Чего ты, в сам деле?
[148]
Сеня Скрипник хмыкнул, не удержавшись. Да и другие партизаны еле сдерживали улыбку.
Но парень мог и не знать о том, что старших послали выведать расположение базы.
— Отведите их, — приказал я партизанам. — Пусть обождут.
Мужиков и парня отвели в сторону.
— Что будем делать, товарищи? — спросил я командиров. — Отпустить их — рисковать отрядом...
Перевышко, дурачась, почесал затылок. Скрипник пожал плечами:
— Это очевидно, товарищ капитан. Но пускать их в расход... Не похожи на гитлеровских приспешников вроде...
— Что же ты предлагаешь? Уйти с базы?
— С базы уходить нежелательно...
— Вот именно.
Помолчали. Перевышко больше не дурачился. Широкое лицо его твердело, словно застывало на морозе. Синие глаза Скрипника стали темными до черноты.
Я сам чувствовал, что стараюсь подавить в душе жалость.
В такие минуты трудно бывает не поддаться ожесточению, гневу на нелепости судьбы и трудно бывает не сорвать этот гнев на том, кто кажется виновником случившегося.
Я еще раз посмотрел на мужиков. Они стояли в окружении партизан, щуплые, в худых тулупчиках, в подшитых, старых валенках, и с отчаянием глядели в нашу сторону.
— А что... — начал я и, обрадовавшись внезапно пришедшей в голову мысли, уже торопливо договорил: — А что, если этого парнишку оставим в отряде? Пусть посмотрит, как партизаны живут и воюют.
Сеня засиял. Перевышко прищурился, пытаясь вернуться из того состояния, в какое я сам поверг лейтенанта своими суровыми вопросами.
— Ведите их! — крикнул я.
Мы условились, что разговаривать с мужчинами будем нарочито сердито, строго. Так, чтобы произвести на них большее впечатление.
Мужики беспокоились. Сват быстренько перекрестился.
[149]
— Вот что, дядя, — сказал я. — Вас четверых мы отпустим. Хотим верить, что только за лозой и приходили... Но Адам останется тут, с партизанами. Пусть побудет с нами в отряде.
Мужики, причитая и бранясь, простились с парнишкой, их увели, а Адам остался стоять на месте. Он часто моргал, втягивал воздух. Похоже, еле сдерживался, чтоб не пустить слезу.
— Здоровый парень, а расстроился, — усмехнулся я. — Не надоело возле мамкиной юбки-то сидеть?
— А что? — спросил Адам. — А кому я мешал?
— Да никому. И пользы никому не приносил... Ладно. Не горюй. Поселим тебя с нашими бойцами, с ними скучать не будешь!
Адам промолчал, переступив с ноги на ногу.
Его отвели на хозяйственную базу. Отпарили в бане. Одели во все крепкое, чистое. Приставили смотреть за конями.
Какой крестьянский парень не любит коней? Любил их и Адам. А наслушавшись рассказов бывалых партизан, насмотревшись на их оружие — советское и трофейное, — перестал грустить по дому...
Недели через две, вспомнив об Адаме и узнав, что мужики не подвели, никому ничего про базу не говорили, что семья свата и верно связана с партизанским отрядом Коржа, я распорядился выдать Адаму обмундирование, полушубок и свозить его на свидание с родителями.
Вернувшись из деревни, где жил Адам, партизаны весело смеялись:
— Парень-то напрочь от дома отрекся, товарищ капитан! Мать ревет, цепляется за него, а он одно ладит: «Я вам не махонький. Из партизан не уйду!»
— Где сейчас Адам?
— На конюшне... Вы б видели, товарищ капитан, как он по улице вышагивал, как с парнями толковал, со сверстниками... Я, мол, не вам чета! Я, мол, и на задания уже ходил.
— Приврал, выходит?
— Да ведь хорошее приврал, товарищ капитан!
Адам так и остался в нашем соединении. Вскоре он получил винтовку, потом его обучили подрывному делу. Вышел из парня настоящий боец!
[150]
14
4 декабря в моей землянке допоздна засиделись Сеня Скрипник, начальник штаба Василий Федорович Гусев и порученец Петр Истратов.
Обсуждали события на фронте и у нас в районе, потом ужинали.
Наконец разошлись. Я погасил лампу, ослабил ремни, стянул сапоги и вытянулся на нарах.
Сон пришел мгновенно, но спал недолго: поднял резкий стук в дверь.
Вскочил с нар, нашаривая снаряжение:
— Кто там? Входи!
Заскрипела дверь, по ногам полыхнуло холодом, тревожный голос Николая Кузьменко глухо отдавался в сыроватом нутре землянки:
— Товарищ капитан!.. Это я. Решил разбудить... Связная из Житковичей!
По внезапному появлению Кузьменко, по его тону я догадался: беда.
— Что случилось? Говори!
— Горева арестовали, товарищ капитан. Семьи подпольщиков хватают...
Ночным лесом поскакали мы на южную заставу.
