Светлые крылья для темного стража

запасы скрытой нежности, которая в числе прочего изливается и на котиков.

– Ути, какой чудесный уродик! Лысенький! Страшненький! Иди к тете Оксане! – засюсюкала проводница.

Депресняк показал зубки, и проводница благоразумно убрала руку.

– Что, не нравится тебе тетя Оксана? Не нравится и не надо! Будут тут, скажи, меня, уродика, всякие трогать! – Проводница наконец отвела взгляд от «лысого уродика» и переключила внимание на Мефа.

– Какой чудесный мальчик! Какие милые светлые волосики! – запела она с уже знакомыми по коту интонациями. – Надеюсь, тебе есть восемнадцать или ты едешь в сопровождении взрослых, потому что в противном случае тебя ссадят на границе!

Меф внезапно осознал, что, пока они бежали по тоннелю, у него лопнула резинка, которой он закручивал сзади волосы. И вот все, что он отрастил за шестнадцать лет, ни разу не коснувшись волос ножницами, рассыпалось по плечам.

Сгоряча Меф передвинул дату рождения на добрый десяток лет. Тетя Оксана изумленно моргнула.

– Простите, молодой человек, я не думала, что вы так долго болели! – извинилась она.

Вернув Мефу паспорт, она перевела взгляд на Дафну и ее парящие над головой пушистые хвосты. Рот тети Оксаны стал медленно открываться.

– Да-да, знаем! Какая чудесная молодая человечица! Она не лысенькая, как котик. У нее тоже чудесные волосики! – сработал на опережение Меф и, не дожидаясь ответа, скользнул в вагон.

Дафна забрала у тети Оксаны паспорта, примирительно улыбнулась ей и последовала за Буслаевым. Отыскав на одной из дверей цифры «26» и «27», Меф дернул ручку. Дверь не поддалась, однако Буслаев услышал, как с той стороны кто-то довольно завозился.

– Эй, кто там дурака валяет? – крикнул Меф.

– Раньше надо приходить в вагон потому что! – назидательно пояснили ему.

В голосе было хорошо упакованное хихиканье. Меф начал сердиться. Чутье угадывало с той стороны ровесника.

– У нас билеты! – сказал он еще довольно миролюбиво.

– А нам начхать!

Меф потерял остаток терпения.

– А ну ты! Быстро открыл!

– ЩАЗ! Ужо бежу! – ответили ему.

– Кто-то докрякается! – пригрозил Меф.

Лучше бы он не подсказывал. С той стороны, оказывается, были совсем не прочь покрякать.

– Кря-кря! – услышал Меф.

Догадавшись по выражению лица Буслаева, что он сейчас сломает дверь, Даф примирительно коснулась его локтя.

– Будь умнее! Давай я! – шепнула она.

Даф потянула из рюкзака флейту, однако достать ее не успела.

Замок внезапно щелкнул. Дверь отъехала. На одной нижней полке, сдобно благоухая, лежал Ромасюсик, а на соседней, подложив под голову худую, тонкую руку, – Прасковья.

– Кря-кря! – подмигивая ему, сказал Ромасюсик.

Меф мрачно уставился на него.

– Что вы здесь забыли? – спросил он.

– Как что забыли? Мы ехаем в Крым, – дрожа желейными щеками, заявил шоколадный юноша. – В августе все ехают в Крым хавать рест. Прашечка такая бледненькая, зелененькая – ей загорать надо, жрямкать витамины!

Буслаев недоверчиво прищурился. Ромасюсик улыбался, излучая честность на всех волнах. Меф почувствовал, что злиться поздно и бесполезно. Говорил же Арей: «Считай, что объявление уже вывешено на сакральной доске».

Прасковья бросала на него короткие, откровенные взгляды. Ее темные, без блеска глаза смущали Мефа. Ему казалось, что вместе с ее взглядом в его сознание пытается влиться лукавая, умная, опасная сила.

– Нашим поездом? В нашем купе? Как вы пронюхали? – спросил Меф.

Ромасюсик горделиво потрогал зефирный нос.

– Нюхали-нюхали и пронюхали! Прашечка решила, что если уж тащиться сутки в поезде, то лучше в хорошей светленькой компании, хи-хи!.. Может, перекуемся, поиграем, как вы, на дудочке и тоже бросим мрак, и-и?

– Хочешь света – купи себе прожектор! – отрезал Меф.

Вступать в дискуссию с хлопотливой и наглой кучей шоколада ему не хотелось. К свету он еще не приблизился, однако шутки темных его уже смущали. Стражи света никогда не говорили, что завербуются во мрак. Они понимали, что все сказанные слова материальны, даже если произнесены с иронией. Мелкие же прислужники мрака готовы были вербоваться в гвардию света пачками. Во всяком случае, на словах.

Они так много кривлялись и так тянуло их кривляться, что не могли остановиться, и корчились в вечном кривлянии, как в судорогах. Вспомнить того же Тухломона или Хныка. А чего стоит бесконечное передразнивание ритуалов света, без которого мрак вообще жить не может? В этом передразнивании Меф видел слабость Тартара и его прислужников. Они, как мелкие собачонки, с ненавистью тявкали на то, чего втайне боялись.

Мрак никогда не был самостоятельной величиной. Он возник как злокачественная опухоль на плоти света, как его отрицание, пародия, опошление. И уже в этой невольной, хотя и ненавидящей привязке к свету проявлялась его вторичность.

Ромасюсик вскочил и радостно залепетал, брызжа сахарной слюной:

– Жуть, что творится! Такие териблы сынгзы происходят, что сердце сметаной обливается! Валькирию шлепнули – вы в курсбх? – и не мы, между прочим, шлепнули, что характерно. Лигул в шоке! Спуриус бацнул валькирию, а Лигула даже не предупредил! Ну не хамство?

Мефу казалось: его осознанно заваливают словами, точно мусором. И вот он уже копошится в их массе, как в расплавленной карамели. На Прасковью он больше не смотрел, но ее взгляд ощущал непрерывно. Он был подобен струям воздуха, то обжигающим, то ледяным.

– А теперь откровенно! Чего вам надо? – оборвал болтовню Ромасюсика Меф.

Это было странно: обращаться будто к Ромасюсику и одновременно понимать, что разговариваешь не с ним. В конце концов он был всего лишь болтливой кучей шоколада и никаких решений не принимал. За его суетливой, размахивающей руками непоседливой сущностью угадывалась стальная воля Прасковьи.

Наследница мрака подняла руку и резко отбросила со лба волосы. Тонкие запястья Прасковьи, как у цыганки, были унизаны браслетами. Браслеты были сплошного литья, без видимых рун, однако Даф угадывала исходящую от них темную силу.

– Лигулу нужен Спуриус. Он хочет, чтобы я прикончила Спуриуса после того, как Спуриус прикончит тебя и светлую. Еще он хочет, чтобы я доставила ему пергамент и эйдос Улиты. Они принадлежат мраку, – прохрипел Ромасюсик.

Его сдавленный голос имел мало общего с обычным бойким журчанием.

– Зачем эйдос-то? Что, мрак совсем обеднел? – спросил Меф.

Это был первый случай, когда он и Прасковья говорили напрямую. Меф ощущал ее упругую, неспешную, но чудовищную силу. Прасковья была сплошным сгустком мрака. Куда более цельным, чем воспитавший ее Лигул. Тот был скорее подл, чем темен.

– Дело принципа. Кто легко и без боя отдаст один эйдос – отдаст и остальные, – сказал Ромасюсик и замолчал, точно сам себе удивился. Он встрепенулся и передернул перышками как попугайчик, случайно обливший себя из поилки.

– Я не отдам тебе ни эйдос, ни завещание Кводнона! Если оно нужно Лигулу – пусть за него сражается! Или ты сражайся! – заявил Меф, решив, что ходить вокруг да около не имеет смысла. Прасковья все равно его раскусит.

Когда в его руке полыхнул меч, Ромасюсик поджался и пискнул. Прасковья же взглянула на меч с явной насмешкой. Без малейшего страха она отвела клинок голой рукой. Меф с удивлением обнаружил, что его