увечье — мужчина кажется горбатым и двухголовым, словно сказочное чудовище. Снег громко хрустит у него под ногами, словно незнакомец с каждым шагом вгрызается в ледяную корку.
Сердце у Патрика сжимается. Это же не один человек, а двое. Один несет другого на спине, в кожаной сбруе, будто ребенка. Этот другой — безногий. Калека, может быть раненный в бою.
Мужчина останавливается, и оба солдата смотрят на Патрика. На обоих — грязная форма, местами обледенелая, местами ободранная и заштопанная. Ее будто сняли с пугала. Оба порядком заросли. Но все равно сквозь бороды отчетливо видны их ликанские морды, глаза в кроваво-красных, словно рассвет, кругах. Они похожи, будто близнецы.
Тот, покалеченный, что-то говорит. Сначала это похоже на рык, потом из потока звуков вычленяются осмысленные слова:
— Патрик? Патрик, это ты? Неужели это действительно ты?
Солнце наполовину поднялось над горизонтом, лес погружен в тень, поэтому толком ничего не видно. Но еще сложнее, чем увидеть, — поверить, поверить после стольких месяцев. Но постепенно Патрик понимает: перед ним отец.
Чейз постоянно чувствует себя невероятно усталым. Днем он еще как-то справляется с гложущим беспокойством: съедает очередную таблетку, звонит Буйволу и спрашивает совета (что надеть, что сказать); заучивает наизусть речи, размышляет о своем будущем (вполне возможно, совсем скоро он станет президентом — радоваться ему или лучше не думать об этом?). Но ночью, во сне, все тревоги обрушиваются на него, вырываются на свободу, словно стадо черных быков, сбежавших с ранчо. Поэтому Чейз не спит, вернее, спит слишком мало.
Раньше Уильямс дрых, как младенец, как убитый. Так он всегда всем и говорил. Дремал днем и просыпался с улыбкой, с превосходной эрекцией, готовый к любым начинаниям. Но это было раньше.
Недостаток сна уже начинает сказываться: временами он что-то вспоминает, но, будто у пьяницы, фрагменты событий выпадают, ни одна картина не складывается полностью. Иногда он рассказывает какой-нибудь очередной анекдот или байку — например, про священника и овцу или про то, как он один раз, отправившись в поход на ледник, заехал по морде медведю гризли, который ошивался вокруг его палатки. Слушатели, улыбаясь, переглядываются украдкой, и Уильямс понимает, что уже не в первый раз озвучивает им эту историю.
Именно так он чувствует себя и на руднике Туонела. Тут пахнет серой и какими-то отвратительными газами, будто из выхлопной трубы трактора. Чейзу кажется, что он уже бывал здесь раньше. Что одежда на нем грязная и изношенная. Что он совершенно не к месту постоянно повторяет в ответ на любые замечания: «Замечательно, замечательно».
Экскурсию для них проводит Мейсон. Коренастый американец в сером костюме, настолько изжеванном на спине, что ткань напоминает смятую фольгу. Из ноздри у него торчит пучок жестких черных волос. Мейсон говорит и одновременно яростно жестикулирует.
Сначала они проходят через бизнес-центр — лабиринт, составленный из узких коридоров и квадратных кабинетов с бетонными стенами и без дверей. Там мужчины с землистыми лицами и в черных галстуках что-то выстукивают на клавиатурах компьютеров, раскладывают бумажки, пьют чай из одноразовых стаканчиков. Мейсон старается идти спиной вперед и лицом к своим слушателям и, задевая спиной за косяки, рассказывает о добыче урана, о процессе очистки. Содержание вещества в руде низкое, поэтому необходимо обрабатывать большие объемы. Ударяя кулаком по раскрытой ладони, Мейсон говорит, что в Волчьей Республике на данный момент добывается двадцать процентов всего урана в мире.
— Двадцать процентов. Десять тысяч тонн. И довольно значительная часть его извлекается именно здесь, из этой самой земли у нас под ногами. Гигантские объемы.
Мейсон рассказывает, как руду перемалывают и превращают в мельчайшие частицы, а потом при помощи химического выщелачивания добывают из нее уран, вернее урановый концентрат — порошок, известный на рынке как U3O8, окись урана.
— Именно его круглые сутки вывозят отсюда на поездах.
