достаточно вреда. А если позволить журналюгам заснять казнь — это вообще будет катастрофа. Именно телекамеры создают мучеников. И растравляют фанатиков. Если бы не кадры, на которых был заснят Родни Кинг, не случилось бы в свое время никаких беспорядков в Лос-Анджелесе.
Чейз соглашается. Хорошо, все это так, но ему-то что делать с Джереми Сейбером?
— Заткнуть ему рот кляпом, макнуть в Миссисипи, отрезать язык и этими же самыми ножницами отхватить мужское достоинство. Сломать ему шею, затолкать поганца в гроб, залить бетоном, выстрелить им из пушки, и пусть разлетится на тысячу кусочков.
— Буйвол, зачем ты позвонил?
— Мне нужно, чтобы к завтрашнему дню ты записал аудиообращение к нации. Расписал бы, как опасно предоставлять террористу возможность высказываться через СМИ. Дескать, бешеного пса нужно запереть подальше от остальных. — Август вздыхает сквозь треск помех. — А так, просто проверяю, как там у тебя дела.
— Небось соскучился по мне?
— Да иди ты.
— Голос у тебя что-то грустный.
— Слишком многое поставлено на кон. И я, возможно, единственный, кто это понимает.
Пресс-конференция должна пройти в комнате со скошенным потолком, тремя бетонными стенами и одной стеклянной, выходящей на заснеженное поле и кусок ограды. Сквозь окна струится тусклый зимний свет. В каждом углу стоит по пластиковому фикусу. Складные алюминиевые стулья выстроились в пять рядов перед возвышением.
До начала осталось пятнадцать минут. В комнате висят два флага — США и Волчьей Республики. Журналисты уже проверили микрофоны и расставили у дальней стены штативы. Надушенные и прилизанные дипломаты и чиновники в темно-синих костюмах уже начали прибывать. Чейз говорит, что ему нужно выйти на секундочку. Отлить, давешняя чашка кофе просится наружу.
— Я вас проведу, — отвечает один из менеджеров, широкоплечий детина с торчащей в разные стороны бородой.
— Да не волнуйтесь. Я свой член и сам могу достать из штанов.
Иногда Чейз понимает, что пошутил, только когда слышит чей-нибудь гогот. Вот и сейчас его сопровождает смущенный смех. По коридору он идет в уборную. Желтый кафель, на потолке две голые лампочки, раковина, кабинка и писсуар. Все покрыто ниточками плесени. Уильямс расстегивает молнию и выпускает в писсуар струю ядовито-оранжевой мочи. Этот люпекс прямо хуже спаржи.
Речь будет прокручиваться на телесуфлере, но он не очень любит читать с экрана и потому всегда старается запомнить все по максимуму. Вот и сейчас Чейз вспоминает ключевые фразы: «стратегическое планирование в энергетике», «уран — золото нового века». Он даже не поворачивает голову, когда сзади приоткрывается дверь. Стряхивает последние капли, застегивает штаны и тут только замечает отражающуюся в глянцевой кафельной плитке фигуру, надвигающуюся на него с растопыренными руками.
Чейз стремительно поворачивается, и в это мгновение нападающий бросается ему на грудь. Образы стремительно мелькают перед Уильямсом, словно колода карт: черная шерсть, щелкающие окровавленные зубы, изогнувшийся потолок, нестерпимо сияющие лампочки. Когтистые лапы, огромная опухоль на шее. Неожиданно посреди всего этого всплывает воспоминание: мокрый кафельный пол, уборщик со шваброй в руках отходит к стене и пропускает их вперед. Чейз падает, падение кажется бесконечно долгим. Каким-то образом он успевает на лету выкрикнуть: «Я один из вас!» А потом голова ударяется о пол, и сознание меркнет.
Ликан сидит на нем верхом. Из глаз зверя на Чейза испуганно смотрит собственное отражение. Нападающий сжимает пальцами его горло. Уильямс будто дышит через соломинку. Перед глазами мутится. Но тут дверь в уборную распахивается, и входит Стрип.
Офицер реагирует мгновенно: не снимая пальцев с ширинки, он подбегает к ликану и пинает его
