Отец отвечает шепотом, и Патрику не удается толком расслышать, что он сказал — «недалеко» или «нелегко». Гэмбл-старший вытаскивает из нагрудного кармана черную записную книжку и протягивает ее сыну:
— Держи.
Патрик прячет ее в тот же карман, где лежат распечатки отцовских писем.
— Пап, я хочу помочь. Что делать? Что я должен сделать, чтобы помочь?
Отец наклоняется к нему, но тут же отдергивает голову.
— О чем это вы там шепчетесь? — грозно спрашивает Остин. Он сидит далеко от огня, прислонившись спиной к стене. Рядом на полу стоит керамический кувшин. — Смотрите у меня, не вздумайте секретничать. — На губах у него повисла ниточка слюны. — Никаких секретов, ясно вам?
Патрик смотрит в огонь, и внутри его начинает разгораться пламя. Словно там пук сырой соломы, от которого поднимается тонкая струйка дыма. Скоро все вспыхнет. Нет, так нельзя, нужно держать себя в руках.
Остин прокашливается. Одежда на нем грязная и мятая, но он аккуратно расправляет складки на рукаве и снимает пылинки и сосновые иголки.
— А если ты, парень, задумал сбежать, то даже не надейся. Ты никуда отсюда не денешься.
— Отпустите меня, я никому не скажу. Честное слово.
— Кто тебя знает. Рисковать мы не можем.
— Я никому не скажу. Честное слово.
— Повторяй не повторяй, толку все равно мало.
— Я могу забрать у вас отца, без него вам будет легче. Могу послать весточку вашим родным, сообщить, что вы живы. Мне можно доверять.
Остин поднимает кувшин двумя руками и подносит его к губам. Там внутри плещется какая-то жидкость, видимо самогон, который ликаны стащили у кого-нибудь с заднего крыльца.
— Доверять нельзя никому! — Он поднимает указательный палец и продолжает высоким голосом, передразнивая действующего президента: — Мы строим дороги, мы бомбим дома. Ликаны могут вести нормальную жизнь, если им позволить, ликанов нужно накачать наркотиками и посадить на привязь, как собак, ведь они же и есть собаки. Все люди равны, но ликаны не люди. Они не такие, как мы, они принадлежат к другому биологическому виду, а потому ни о каком равноправии и речи быть не может.
— Остин, пожалуйста, отпусти меня. Это будет мудрое решение, и ты не пожалеешь.
— Твой отец постоянно твердит, что молодежь не умеет слушать. Тебе придется этому поучиться. Пойми ты наконец своей глупой башкой: мы все теперь в одной лодке. Я тебя сюда не звал. Ты сам пришел.
У Патрика в голове крутится добрая сотня резких фраз, которыми можно ответить наглецу, но он сдерживается. Воцаряется молчание. Громко трещат дрова в очаге. Юноша провожает глазами кружащиеся в воздухе хлопья пепла и вдруг замечает в потолке светлое окошко. Там, снаружи, еще день. Сколько он здесь пробыл? Может, час, а может, и сутки.
— Ты что там, решил в одиночку весь кувшин выхлестать? — спрашивает Пабло. — Пусти его по кругу, не забывай о товарищах.
Остин, в последний раз глотнув, встает. Колени у него болезненно щелкают. Он пытается скрыть свою хромоту, но Патрик-то видит, с каким трудом бывший солдат ковыляет к очагу. Одежда висит на нем как на вешалке. На штанах сзади большая заплатка из шкуры, очень похоже на подгузник.
Патрик быстро оглядывается по сторонам. Отец наблюдает за ним. Чернокожий Джесси спит: его грудь мерно поднимается и опускается. Автомат у стены никто не охраняет. Остин шлепает кувшин на колени к Пабло и объявляет, что ему нужно отлить. Дважды споткнувшись, он наконец добирается до расщелины. Через мгновение до них доносится звук льющейся воды.
— Патрик? — говорит отец.
— Чего?
Пабло жадно делает глоток из коричневого кувшина, морщится и вздрагивает.
