— Зачем?
Я не хочу, чтобы он уходил.
— Тебе следует отдохнуть, а я мешаю.
— Ну... — я прижала ладони к его спине. — У меня тоже мысли... всякие.
— Поделишься?
— А ты своими?
Молчит, собака упрямая, но руки не стряхивает. И я, закрыв глаза, пытаюсь увидеть его подушечками пальцев. Наверное, руки мои грубы, но знакомое тело вдруг становится незнакомым. Тем интересней. Я иду от шеи.
Влажноватая кожа. Мягкая... пахнет... не знаю, у меня отвратительный нюх, но вкус ее хорошо известен.
— Что ты делаешь?
— Тебя изучаю. Плохо?
Тяжи мышц... бугры и впадины... линия позвоночника... жесткий остов ребер. И если прижать ладонь, то сердце слышно. И еще как легкие работают. И вообще слушать его почти так же интересно, как пробовать.
А шрамов не осталось. Ну почти...
Донести эту ценную мысль до Одена я не успела, поскольку он просто-напросто стряхнул меня.
— Невеста должна быть скромна и целомудренна, — прошептали мне на ухо.
— Ужас какой. А жених?
— И жених...
То есть мне сейчас очень целомудренно целуют шею... и уже не шею...
Оден отстраняется.
— Разве я к тебе прикасаюсь?
Не прикасается, но... пальцы скользят над кожей, близко, настолько близко, что я ощущаю их тепло. Или это мое, которое тянется за ними.
— Видишь, здесь не прикасаюсь... — рука замирает над грудью. — И здесь тоже...
...медленно опускается к животу.
— И нигде... никак... — Оден наклоняется. И его дыхание ласкает меня. — Радость моя...
— Твоя, — сейчас я согласна на все... или почти.
И тихий смех ответом.
Но даже потом сон не приходит, чему я рада. Мне страшно упускать хотя бы минуту этой ночи, которая все длится и длится. Оден первым нарушает молчание.
— Ты еще не моя, но завтра станешь.
Звучит не то угрозой, не то предупреждением. Неужели он до сих пор опасается, что я сбегу? Мы связаны, а даже если нет, то...
— Я не обещаю, что стану именно тем мужем, о котором ты мечтала. Я точно не буду читать стихи, петь баллады. И объяснения в любви — это тоже не мое. Но я буду заботиться о тебе так, как умею.
— Знаю.
Его забота — это больше, чем стихи, баллады и признания вместе взятые. Да и не представляю я, о каком муже мечтала, да и мечтала ли...
— Сегодня я разговаривал с Виттаром. Он, конечно, упрямый, всегда таким был, но мне кажется, что мы друг друга поняли. И если завтра что-то пойдет не так, Виттар за тобой присмотрит.
Спасибо, вот без этого я как раз обошлась бы.
От его братца меня дрожь пробирала.
Впрочем, волноваться не о чем: если Одена не станет, то не станет и меня.
— Он вовсе не такой грозный, каким хочет казаться. Когда я пропал, на него многое свалилось. Виттару пришлось доказывать, что он способен управиться с делами рода. Еще и война... и службу вынужден был оставить. Это очень тяжело — пытаться оправдать чужие надежды.
— Ты его любишь?
— Конечно. Он мой брат. И надеюсь, со временем вы станете иначе относиться друг к другу.
На это я особо не рассчитывала бы, но... я постараюсь. Ради Одена.
— Эйо... ты же помнишь, о чем мы говорили? Ты сделаешь все, как я просил?
— Да.
Завтра. Вернее, уже сегодня, поскольку тьма отступает, и значит, скоро рассвет.
Мы ждем его вместе.
И когда на белом подоконнике появляется след солнечной лапы, меня охватывает внезапный страх. Я хватаюсь за Одена, а он, обняв меня, гладит, успокаивает, шепчет:
— Все будет хорошо, радость моя...
Как хочется верить.
Но чувство близкой невосполнимой утраты мешает.
— Я здесь. Рядом. И буду рядом, что бы ни случилось.
Знаю.
Спасибо.
Шесть утра.
Часы на каминной полке отстают. Они слишком стары, чтобы поспевать за временем, и минутная стрелка движется рывками. Оден слышит хруст шестеренок и натужный скрип пружин, скрытый за позолоченным панцирем.
Он и сам себе кажется столь же старым, как эти часы.
Полседьмого. И вежливый стук в дверь.
Еще бы минуту... или две. Но Эйо вскакивает.
Ей пора.
Его невеста, девочка из серебра и вереска с капелькой хмельного меда на губах.
За дверью — голоса, и надо бы вставать, но Оден перекатывается на нагретое ею место.
Без четверти семь. И дел слишком много, чтобы и дальше разглядывать измятые простыни.
Ванна. Легкий завтрак, который Оден ест поспешно, стараясь не думать о том, что происходит в соседней комнате.
Начало восьмого. И стрелка замирает, прилипнув к циферблату, она вздрагивает, лишь когда Оден стучит по выпуклому стеклу, за которым спрятались золоченые цифры. Раздается протяжный стон, и часы, пустившись галопом, вдруг прибавляют целый час.
У них свои странности.
Суета в доме достигла апогея.
Да и сам дом преобразился.
Зеркала. Драпировки. Ковры из роз и фрезий.
Цветы доставили накануне в тонкостенных картонных ящиках, перевязанных синими лентами. Сегодня прибыли устрицы на льду, живые лобстеры... вино... сыры...
Поместье наполняли люди, и управляющий, заламывая руки, метался, пытаясь уследить за всем. Не получалось.
Плохо.
Слишком много людей. Поставщики. Помощники. Черная обслуга. Лакеи, половина из которых вовсе не похожа на лакеев: военную выправку не скроешь, как и ревнивые взгляды. Гвардия никогда не жаловала Разведку, и не выйдет ли так, что конторы будут следить друг за другом куда более рьяно, нежели за периметром?
— Проверить решил? — Виттар был уже на ногах.
— Утро доброе... сам бы проверять не стал?
— Стал бы, — согласился Виттар, жестом отсекая сопровождение. — Идем.
Цветочное море разливается от ступеней.
Белое и красное.
Красное и белое.
