– Значит, так, Дмитрий Иванович, говорю я, ты помалкиваешь, наблюдаешь картины жизни, а потом докладываешь мне о наблюдениях, понял?..
Профессор Шаховской уже, пожалуй, привык к манере полковника Никоненко распоряжаться и давать указания, как будто он, Дмитрий Иванович, был у него в подчинении.
– Дом-то, дом, – Никоненко задрал голову и посмотрел на мраморную маску на фронтоне, решетки и мозаики. – Не простой, а золотой.
– Модерн, начало двадцатого века, – поддержал Дмитрий Иванович. – Вон, видишь, по углам еще собаки!..
– Где, где?
Профессор показал – где.
– А почему они задницами к нам сидят? Чего не лицом-то?
– Наверное, архитектор так придумал. Тогда любили всякие такие штуки, странные маски, скульптуры, детали. Чтобы нужно было разглядывать.
Домофон прозвенел с переливами, подождал, потом еще прозвенел. Дмитрий Иванович рассматривал спины и хвосты сидящих по углам собак.
…Кто может позволить себе жить в таком доме в самом центре старой Москвы? Как выглядят люди, которые приходят сюда… к себе домой, привычно не замечая решеток и мозаик? О чем они думают, чего боятся, кого жалеют? Это же должны быть какие-то необыкновенные люди, раз они здесь живут!
Домофон наконец-то спросил, кто там, и Никоненко сердито отрапортовал, кто и зачем.
Как видно, и на него дом произвел впечатление.
В роскошном мраморно-мозаичном подъезде, где было тихо и шаги гулко отдавались от стен, полковник, кажется, обозлился еще больше. Дмитрий Иванович наблюдал с интересом, а потом решился проверить наблюдение.
– Ахматова однажды страшно возмутилась, когда при ней сказали, что в петербургских подъездах было сыро и воняло кошками. Она сказала, что тогда в подъездах пахло только кофе и дамскими духами.
– А у всех разные подъезды были, ты не поверишь, Дмитрий Иванович! У прекрасных дамочек, вроде этой твоей, обязательно должно духами пахнуть, от кошачьей мочи они в обморок хлопаются!..
Кабина лифта залилась неярким желтым светом, когда Шаховской потянул на себя затейливую чугунную решетку. Декорации приключения ему очень нравились, было любопытно и весело еще и потому, что полковник злился.
На третьем этаже оказалось всего две квартиры, дверь в одну из них распахнута настежь.
– Проходите, пожалуйста, – пригласила высокая пожилая женщина в переднике и наколке, стоявшая на изготовку. – Вас ждут. Нет-нет, обувь снимать не нужно.
Никоненко с тоской посмотрел на мраморный пол, в котором отражалась люстра и его собственные ботинки с пятнами засохшей грязи. Участковый уполномоченный Анискин из глухой сибирской деревни, где ты есть-то? Давай, давай, выступай на подмогу!..
– Да я вам тут свинарник форменный устрою, – выпалил Анискин и округлил глаза. – На улице-то не май месяц!
И мигом разулся. Шаховской его маневр оценил, а женщина не дрогнула.
– Сюда, пожалуйста.
В большой квадратной комнате, выходившей окнами на скверик, было тепло, светло и просторно. Мебели не слишком много, и располагалась она вольготно, уютно, как-то так, что сразу хотелось именно «расположиться» удобно, заговорить о приятном, подумать о хорошем. Девушка ходила в отдалении у самых окон, разговаривала по телефону и улыбнулась, когда полковник и профессор возникли в дверях. Улыбнулась и помахала рукой – мол, проходите, проходите, не стесняйтесь!
– Чаю или кофе?
– Чаю, – немедленно согласился Анискин. – С вареньем. Есть варенье?..
И опять ничего не получилось!.. Ни изумления, ни возмущения, ни уничижительных взглядов. Женщина просто кивнула и вышла, тихо прикрыв за собой двери.
– Ну, все, все, – сказала девушка в телефон. – Потом поговорим, ладно?.. Нет, все в порядке, просто ко мне приехали.
