Никоненко с шумом потянул из чашки чай, посмотрел по сторонам оценивающе, потом съел еще ложку варенья и поднялся.
Провожала их строгая горничная и все время, что полковник, сопя, совал ноги в ботинки, стояла неподвижно и безучастно.
Сбежали они по лестнице, лифт ждать не стали.
На улице Никоненко фыркнул и покрутил головой:
– Нет, я не понял, почему собаки задницами-то повернуты? – И зашагал по тротуару.
Шаховской посмотрел на собак.
– Дмитрий Иванович, кто такой этот депутат Бурлаков? – теперь Никоненко шел спиной вперед, говорил издалека.
– В комитете по культуре занимается музеями. Я его много раз видел и слышал.
Никоненко сунул руки в карманы.
– Ты, может, спросишь у депутата, какие дела у него с потерпевшим имелись? Чисто по дружбе! С ними, с депутатами, сложно очень. Запросы всякие, бумаги разные, неприкосновенность!.. Спросишь?
Шаховской кивнул.
– Выходит, Ломейко знал, что был какой-то заговор.
– Выходит, знал. Ты бы свое историческое расследование ускорил малость, Дмитрий Иванович. Можно это? Или ты все на помощника скинул, а сам на оперативную работу перешел?
Так оно и было, но Шаховскому не хотелось в этом признаваться.
– Я попробую ускорить, Игорь.
В машине, где в подстаканник был втиснут зеленый плюшевый крокодил, довольно потертый, Шаховской вдруг сказал:
– Если в группе, допустим, восемь девушек, из них три Лолиты, две Снежаны, одна Мадлен, одна Констанция, а еще, скажем, Улита или Агафья, пиши пропало. Такую группу ничему нельзя научить.
– Почему? – весело удивился полковник.
– Экспериментальный факт. Объяснения нет. Я думаю, что дело не в именах детей, конечно, а в умственных способностях родителей.
– Как бы нам с тобой наши умственные способности к делу применить, а, Дмитрий Иванович? Пока что-то плоховато идет!
– Бурлакова я разыщу и поговорю, – быстро сказал Шаховской. – Со старухой из храма тоже могу побеседовать.
– Ты бы на историческую часть налегал, серьезно тебя прошу! Что за елки-палки, какие-то прохиндеи, потерпевший и его неизвестный приятель, про заговор в девятьсот шестом году давно узнали, а ты, профессор всех наук, до сей поры ни ухом ни рылом!
– А если в мейсенской чашке на самом деле были бриллианты? И тот, второй, об этом знал? Или они вместе с Ломейко их нашли, а второй решил, что делиться не стоит? И кто тогда второй?
– Постой, Дмитрий Иванович, не придумывай. В нашей работе хуже нет, когда вместо четких выводов пустые придумки! Выводы нам с тобой делать пока не из чего. У тебя пусто, и у меня не густо. Круг общения у потерпевшего – во! – И полковник вскинул руку над головой, гулко постучал по крыше салона. – И кого там только нет: банкиры, журналисты, гольфисты, арфисты, адвокаты, депутаты. Если пошагово всех отрабатывать, как положено, жизнь пройдет, как с белых яблонь дым. А у меня начальство. А у начальства свои резоны – Воздвиженка место не простое, и пока особняк на особом положении находился и закрытым стоял, все тихо-мирно было. Только под музей его отдали, так сразу же директора и укокошили. И если на это дело под особым углом посмотреть, вовсе не хорошая история может получиться. Смекаешь?
Шаховской кивнул. Он был абсолютно уверен, что «круг общения» Павла Ломейко ни при чем. Все дело в чашке и старых бумагах, найденных на месте преступления. Убийство – часть странных и зловещих событий, которые происходили в девятьсот шестом году. Сто лет назад началось что-то, продолжавшееся до сегодняшнего дня и завершившееся убийством. Впрочем, вполне возможно, что ничего еще и не завершилось.
Как с Думой. Все началось именно тогда, в первые годы прошлого века, и началось с кровопролития,
