бостонских средних школах, а когда перестала работать, поселилась на ферме
на южном берегу залива. Там она разводила пчел и шампиньоны и читала
партитуры - Пуччини, Моцарта, Дебюсси, Брамса и другие, - которые
присылала ей приятельница, служившая в Публичной библиотеке. Вспоминаю я
ее с удовольствием. Наружностью она, как я уже говорил, напоминала
индианку племени натик. У нее был крючковатый нос, и, направляясь на
пасеку, она обматывала голову марлей и пела "Vissi d'arte" ["Я жила
искусством" (итал.)]. Кто-то однажды сказал при мне, что она частенько
напивается пьяная, но я этому не верю. В зимнюю непогоду она подолгу
гостила у Перси и всегда привозила с собой "Британскую энциклопедию",
которую ставили в столовой позади ее кресла на случай возникновения
каких-нибудь разногласий.
Обеды у Перси в доме бывали обильные. Камины при ветре дымили. За
окнами падали листья и снег. Когда после обеда мы переходили в темную
гостиную, всем было как-то не по себе. И тогда Лоуэла просили поиграть.
Первые же ноты бетховенской сонаты превращали эту темную, с застоявшимися
запахами комнату в неописуемо прекрасный ландшафт. В зеленых лугах над
рекой стоял дом. Женщина с льняными волосами вышла из двери, вытирая руки
о передник. Она стала звать своего возлюбленного - звала, звала, но что-то
задержало его в пути. Приближалась гроза. Сейчас вода в реке поднимется,
снесет мост. Басы звучали мощно, мрачно, грозно. Берегись, берегись!
Дорожные аварии достигли небывалых цифр. Над западным побережьем Флориды
бушует ураган. В Питсберге затемнение, жизнь там приостановилась. В
Филадельфии голод, положение безнадежное. Тут верхний голос запел длинную
песню о красоте и любви. Когда песня кончилась, опять громко вступили
басы, набирая силу в новых и новых известиях о всяких невзгодах. Ураган
перемещается к северу через Джорджию и Виргинию. Дорожные аварии еще
участились. В Небраске холера. Миссисипи вышла из берегов. В Аппалачских
горах извергается вулкан, который считали потухшим. Увы, увы! Верхний
голос опять зазвучал в этом споре, убеждая, вселяя надежду, такой чистый,
что ни один человеческий голос не мог бы с ним сравниться. Потом оба
голоса слились в контрапункте и так дозвучали до конца.
Однажды, когда музыка кончилась, дядя Эббот посадил нас с Лоуэлом в
машину, и мы поехали в дорчестерские трущобы. Дело было в начале зимы,
стемнело рано, шел дождь, а дождь в Бостоне если уж зарядит, так надолго.
Дядя поставил машину у подъезда обшарпанного дома и сказал, что ему надо
навестить здесь больного.
- Ты думаешь, он пошел навестить больного? - спросил Лоуэл.
- Ну да.
- Он пошел навестить свою любовницу, - сказал Лоуэл и вдруг заплакал.
Я не любил его. У меня не было причин ему сочувствовать. Я только
пожалел, что у меня есть такие малопочтенные родичи. Он вытер слезы, и мы
сидели в машине молча, пока не вернулся дядя Эббот, довольный, пахнущий
духами, насвистывая что-то веселенькое. Он заехал в кафе, угостил нас
мороженым, и мы покатили к ним домой, где Перси открывала окна, чтобы
проветрить гостиную. Вид у нее был усталый, но бодрый, хотя и она и все,
кто был в комнате, вероятно, знали, что выкинул дядя Эббот. Мы тут же
стали собираться домой.
