Эббот, повесился на груше, у нас об этом не проронили ни слова.
В то воскресенье мы с Молли пошли пройтись по пляжу недалеко от
Травертина. Я был встревожен, но у Молли имелись куда более веские причины
для тревог. То, что Джинева украла бриллианты, ее не беспокоило. Ей
хотелось знать лишь одно: что с сестрой, а это выяснилось только через
полтора месяца. Но в семье у них в тот вечер случилось неладное. Между
родителями разыгралась безобразная сцена, и отец ушел из дому. Она
описывала мне, как это все происходило. Мы прогуливались по пляжу босиком.
Молли плакала. С Каким удовольствием я в ту же минуту, как она умолкла,
вычеркнул бы из памяти описанную ею сцену!
Малые дети тонут, купаясь, красивые женщины, попав в автомобильную
катастрофу, становятся калеками; терпят крушение пассажирские суда, и,
обреченные на медленную смерть, задыхаются люди в шахтах и подводных
лодках, но ничего подобного вы не найдете на моих страницах. Судно в
последней главе благополучно приходит в порт, ребенка успевают вытащить из
воды, к шахтерам спешат на помощь. Что это - жантильное слюнтяйство или
убеждение, что жизнь должна наглядно преподносить нам моральные истины?
Мистер Икс испражнился в верхний ящик женина комода. Это - жизнь; я,
однако, берусь утверждать, что это - не истина. Изображая Сент-Ботолфс, я
предпочел бы не покидать западный берег реки, где дома сверкают белизной и
по воздуху разносится звон церковных колоколов, но что поделаешь, когда за
рекой стояли фабричка столового серебра, многоквартирные коробки
(собственность миссис Кэбот) и гостиница под названием "Коммерческий
отель". В часы отлива с бухточек под Травертином несло тухлятиной.
Заголовки вечерней газеты оповещали читателей, что найден труп, спрятанный
убийцей в сундуке. Женщины на улице были страшны как смертный грех. Даже
манекены в единственной витрине понуро сутулились, одежда сидела на них
мешком и была им не к лицу. Даже невеста во всей красе подвенечного убора
и та стояла с кислой миной, словно ей только что сообщили дурную весть. В
политике тон задавали неофашисты, рабочие с фабрички не вступали в
профсоюз, еду готовили невкусно, а ветер по вечерам пронизывал до костей.
Провинция, устоявшийся, тесный мирок - мало же хорошего он умел извлечь из
своей уединенности и приверженности старым устоям, так что, толкуя, сколь
блаженны те, кто живет в глуши и уединении, я толкую про западный берег.
Восточный берег - это "Коммерческий отель", владения Дорис, проститутки
мужского пола; в дневное время он работал мастером на фабрике, а по
вечерам, пользуясь необыкновенной свободой нравов, царящей в этом
заведении, завлекал в баре клиентов. Дорис знали все, а многим из
посетителей бара случалось и прибегнуть к его услугам. Что не влекло за
собой ни позора, ни изощренных восторгов. С заезжего коммивояжера Дорис
норовил содрать побольше, завсегдатаев обслуживал бесплатно. Объяснялось
все это не столько шпротой взглядов, сколько тупым равнодушием, убожеством
кругозора, нравственной неустойчивостью и отсутствием тех высоких, тех
великолепных устремлений, какие свойственны романтической любви. Вечером в
баре многолюдно; Дорис фланирует возле стойки. Поднесешь ему стаканчик - и
его ладонь ляжет тебе на руку, на плечо, на пояс; придвинешься к нему на
полдюйма - он потянется ниже. И ему подносят: то слесарь-паропроводчик, то
юнец, исключенный из школы, то часовщик. (Один раз кто-то из приезжих
гаркнул бармену: "Скажи ты этому прохвосту, чтобы не лез языком мне в
