пришла мне в голову: неужели это темное безобразное существо когда-то было прекрасной молодой египтянкой с нежными глазами?
Из волокнистых складок ее одеяний посыпались амулеты, сухие, резко пахнущие благовония, несколько древних монет и один или два драгоценных камня, которые Нильс увлеченно разглядывал.
Наконец все пелены, кроме одной, были сняты. Из-под них показалась маленькая голова, покрытая длинными прядями волос, некогда густых и пышных. Иссохшие руки покоились на груди, сжимая золотую коробочку…
– Ах! – воскликнула Эвелин, выронив коробку из дрожащих розовых ладоней.
– Нет, не бросай сокровищ маленькой мумии! Я до сих пор не могу простить себе ни того, что похитил их, ни того, что сжег ее, – сказал Форсайт. Его карандаш быстро скользил по листу, как будто воспоминание придавало энергии руке художника.
– Сжег ее?! Пол, о чем ты говоришь? – спросила девушка, от волнения привскочив на стуле.
– Сейчас расскажу. Пока мы занимались мадам Мумией, сухой футляр мигом догорел, словно трут. Отдаленный звук заставил наши сердца забиться сильнее. Профессор воскликнул:
– Добавьте топлива! Джамал ищет нас; не позволяйте дыму иссякнуть, иначе мы пропали!
– Топлива больше нет. Футляр был очень маленький и уже сгорел. – С этими словами я сорвал с себя верхнюю одежду, которая легко могла загореться, и бросил ее на тлеющие угли.
Нильс сделал то же самое, но пламя, быстро поглощая тонкую ткань, почти не давало дыма.
– Сожгите ее! – распорядился профессор, указывая на мумию.
Я помедлил немного. До нас опять долетел дальний отзвук рожка. Жизнь была дорога мне. Горстка сухих костей могла спасти нас – и я молча подчинился профессору.
Взметнулось тусклое пламя. Тяжкий удушливый дым от горящей мумии расползался по низким коридорам вместе с дурманящим запахом благовоний. Голова у меня закружилась; перед глазами плясали огненные блики, странные видения наполняли воздух. Я хотел спросить Нильса, почему он задыхается и выглядит таким бледным, – и потерял сознание.
Эвелин с трудом перевела дыхание и сбросила со своих колен благоухающую коробочку с семенами, словно их аромат был ей неприятен.
Смуглое лицо Форсайта раскраснелось от волнения, вызванного рассказом, и его черные глаза блеснули, когда он добавил со смешком:
– Вот и все! Джамал нашел нас и вывел наружу. Мы с профессором зареклись когда-нибудь еще исследовать пирамиды.
– Но коробочка, каким образом она досталась тебе? – спросила Эвелин, искоса поглядывая на золотой ларчик, блестящий в луче солнечного света.
– О, я решил оставить ее себе на память. Остальные вещи забрал Нильс.
– А почему ты сказал, что владельцу этих семян грозит несчастье? – настойчиво продолжала девушка. Она была захвачена жуткой историей и пыталась вообразить – или домыслить – все, о чем рассказчик умолчал.
– Среди своих трофеев Нильс обнаружил кусочек пергамента и расшифровал надпись. Там говорилось, что мумия, которую мы так непочтительно сожгли, принадлежала великой колдунье, завещавшей проклятие любому, кто нарушит ее покой. Конечно, я не верю в древние проклятия, но факт остается фактом: с тех самых пор Нильс просто на себя не похож. Он считает, что еще не оправился от падения и пережитого страха; не сомневаюсь, что так оно и есть. Но иногда я спрашиваю себя, не коснется ли меня это проклятие. Ведь и я не чужд суеверий, и бедная маленькая мумия часто является мне во сне.
Долгое молчание последовало за этими словами. Пол машинально продолжал рисовать, а Эвелин сидела, задумчиво глядя на него.
Но мрачные фантазии были так же несвойственны ей, как тени – солнечному полдню. Вскоре она беззаботно рассмеялась и сказала, подбирая коробочку:
– Почему бы тебе не посеять их и не полюбоваться диковинным цветком?
– Не думаю, что они еще способны расти. Ведь они столько веков пролежали в руках у мумии, – хмуро ответил Форсайт.
– Позволь мне посадить их и посмотреть, что из этого выйдет. Ты ведь знаешь, что зерна пшеницы, найденные в саркофаге, дали всходы. Почему же
