идти на его свет… Мы, как осы, не летим на свет чужих крепостей… Осы строят свои укрепления,
занимая только свои крепости и зажигая в них только свой свет…
– Осы?
– Это крылатые зверушки с ядовитым жалом – они живут в лесах Штрауба…
– Я знаю, что это за зверушки.
39
– Ну вот и хорошо. Тогда вы не станете вести себя, как другой крылатый зверек – мотылек.
Ведь этого беззащитного зверька совсем просто сбить с курса обычным фонарем, на котором он и
сгорит.
– Эти зверушки вымерли, Ханс.
– Вот и я об этом… Олаф мне всегда говорит, чтоб я перестал быть доверчивым мотыльком. Он
мне все время твердит, что я, как оса, – что у меня есть оружие… Но это так сложно – быть
вооруженным, когда не знаешь точно, против кого надо применять оружие…
– Совсем несложно – видишь что-то угрожающее тебе и просто сжимаешь руку на спуске.
– Так я бы мог перестрелять просто всех – и Олафа, и вас… Мне ведь угрожают все – хотят они
того или нет…
– Оставляй только тех, без кого не можешь выжить.
– И это непросто… Непросто выжить, убивая всех подряд, кроме Олафа и вас…
– Выжить просто, а жить – нет.
– А вы знаете, что я думаю… Я думаю, что человек не может только выживать, он может –
только жить… Все люди, считающие, что они только выживают, – просто перестают быть
людьми… Они умирают – люди в них умирают… А люди, считающие, что они живут, –
продолжают жить… И не важно, в каких условиях они находятся… Главное – они остаются
людьми, несмотря ни на что… Главное – всегда жить, никогда не теряя в себе человека…
– Для этого нужно обладать огромными силами… Олаф сильный боец, но даже он, оказавшись
среди вечных снегов, потерял в себе человека…
– Нет, капитан, он не утратил эту сущность, он только враждует с ней… Он старается – жить,
когда все вокруг старается заставить его – выживать… И он – живет… Не всей жизнью, отчасти
отнятой у него этим Зверем, но – живет… Он делится со мной всем и готов все разделить с вами…
Только не всегда у него получается поделиться только хорошим – порой, он делится плохим… Но
ведь мы делимся всем – мы ведь не только охотники, делящие добычу, мы – друзья… В этом же
суть человека – он видит в других не только жертву или угрозу, как звери, соратника или
противника, как машины, но и – друга, и врага…
– Да, так мыслит только человек… Только человек пускает кого-то в душу, позволяя кому-то
затронуть и разум, и чувства…
– Я прав, да?..
– Да, Ханс… В общем, да…
– Вы знаете, Олафа кровь хмелит, а не ужасает… Он иногда зря проливает ее – он не правильно
поступает, когда поит ей Зверя… Но это сложно – отличать нужную кровь от ненужной… Ему –
сложно… От этого и происходит этот Зверь – от бессилия осознать… Этот Зверь – он, как бог,
объясняет все, что Олаф не осознает… Зверь, как бог, решает все сложные задачи за него, приходя
в его душу… решает, доступными ему методами…
– Ты веришь в бога?..
– Нет… Я верю в то, что мы не можем знать всего, но нам это нужно – все знать… Нам нужен
кто-то, кто все знает… И я верю, что он существует – тот, кто сильнее нас… и у него до нас дело,
как и у нас до него…
– Это и есть – бог…
– Тогда богом может быть и офицер, и “защитник”… Вы же сберегли наши силы, а этот
“защитник” облегчил нам жизнь…
Офицер погасил глаза, темнея, отворачиваясь от сияния Хантэрхайма, лучащегося звездным
светом среди бескрайних снегов…
– Нет, Ханс.
– Но как же?..
– Не верь мне, как этому “защитнику”. Я не знаю… И он… Он сделан мной… И он – не знает…
– Но он так помог нам…
– Нет, я допустил… Ханс, я отключу его. Он – опасен для вас.
– Но он…
– И я опасен для вас. Мне здесь не место, Ханс. Я не могу жить так, как вы.
40
– Вы хоть попробуйте… Что вам терять теперь?..
– Что терять? Честь, Ханс.
– Может, вы и сделали что-то не так, но вы ведь не специально, вы ведь все исправите…
Главное, что вы – постараетесь все исправить… И я, и Олаф – мы все время стараемся исправить
все, что сделали не так… А мы все время что-то не так делаем… Мы столько всего друг другу
прощаем, когда видим, что стремимся к осознанию и исправлению всего такого…
– Я не могу себе этого простить.
– А вы попытайтесь… Отчего же не простить себе что-то, что простят другие?..
– Нельзя прощать себя, когда другие прощают, не понимая всей вины.
– Знаете, если б мы с Олафом так совестью угрызались, она б нас давно съела…
– Тех, кто провинился сильнее других, она грызет дольше…
– Нас она только покусывает, как этот мороз…
– Я предатель… Я предал систему, предал вас…
– Но вы не предали себя… А тот, кто не предает себя – совершает ошибку, а не преступление…
Вы же все с хорошими побуждениями делали – вы же считали, что поступаете так, как должно…
Ведь все началось, когда вы решили сохранить мне жизнь… Вы же не знали, что обстоятельства не
позволят вам вернуться в систему к сроку, заставив отречься от службы режиму… Вы не знали, что
Олаф не перестанет угрожать вам, несмотря на все ваши старания… Ясно, что вы не великий воин,
неподдающийся страху смерти никогда и нигде… Вы не пройдете через подземелья карателей ради
служения режиму, вы не пойдете на снежного зверя ради убеждений Олафа… Но вы и не
уничтожите невинного ради системы или охоты… Вы не такой герой, а – другой…
– Я вообще не герой, Ханс…
– Но вы не попрали человека в себе ради служения системе или свободе… Вы совершили
подвиг, о котором не будут кричать целые армии, но о котором буду помнить я. Вы ведь из-за меня
пожертвовали всем… А могли пожертвовать добротой ко мне, сохранив все блага… Вы же не
раскаиваетесь в том, что не убили меня тогда, когда я скрутил вам руки…
– Нет, Ханс. Но я раскаиваюсь во всем остальном.
– А остальное – следствие этого поступка… Не корите себя за это, если не упрекаете себя в том,
что сохранили мне жизнь…
– Не пытайся оправдать меня.
– Мне не надо оправдывать вас – я вас не обвиняю.
– Я так и думал, что ты все понял… Ты все понимаешь – даже то, чего не понимаю я…
– Мне же очень надо все понимать – мне же ничего не известно…
– Знания задают мыслям ход, загоняя их в заезженную колею… Из этой колеи сложно выйти –
сложно посмотреть на мир незамутненным взглядом… Это привычка мыслить так, а не иначе…
Это привычка, сберегающая наши силы, но туманящая наш разум… Она никогда не позволяет нам
видеть ясно. Я смотрю через нее в снежное сияние глазами, открытыми для другого света и не
видящими этого сияния. А Олаф смотрит через нее суженными глазами хищника, видя одну только
жертву. Наши мысли закодированы только для одной стороны жизни, и нам тяжело избавиться от
этих кодировок, окинув взглядом ее всю – всю жизнь.
– Но ведь вы можете…
– Я не знаю, могу или нет – эти коды пустили крепкие корни, оплетшие мой разум тюремной
решеткой…
– Вы сможете, раз уж это понимаете. Вам нужно только время – так дайте его себе, потерпите
уж все это как-нибудь… Я долго терпел, пока разобрался хоть как-то… хоть в чем-то… И теперь –
терплю…
Фламмер вскинул на меня пламенеющие глаза, в которых отразились лучи холодного сияния
Хантэрхайма… Хоть бы он справился… Хоть бы он не погасил этого упрямого огня, дающего ему
силы жить – пусть и среди зверей, среди чудовищ…
Запись №16
41
Я не будил Олафа всю ночь, зная, что он не станет бушевать, сберегая восстановленные силы
для предстоящей охоты. Пробудившись, он ограничится одними проклятьями, насылая их и на
незримого тролля, и на холодную вершину, занятую этим каменным стражем… А я уже сообразил,
что этот великан вполне разумен и оставит все проклятия без внимания… Еще я понял, что он
