Остров

чувство социального оптимизма позволяло легче переносить бытовые неудобства и терпеть отдельные недостатки системы. Впрочем, жизнь народапостоянно улучшалась. Разве можно сравнивать уровень потребления в шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годах? Каждые десять лет странапреображалась до неузнаваемости. И все знали, что дальше жизнь будет ещё лучше. Поэтому даже такие люди, как мой отец, которого Советская властьсделала сиротой, признавали моральное право коммунистов на управление государством.

Выслушав этот рассказ, я только и сказал:

— История удивительная. Сейчас уже трудно в такое поверить. Вашего отца многие не поняли бы.

— Между тем, это факт.

…Мы вместе вышли из дома, молча дошли до калитки, и тут Акимыч воскликнул, показывая пальцем на мою правую ногу:

— Да у Вас сапог дырявый!

В той части сапога, что сверху прикрывала стопу, была ясно видна дырка, прожжённая, судя по всему, искрой от электросварки.

— Там была заплатка, но она отвалилась, — пояснил я.

— Надо обязательно заклеить, иначе, если начнётся дождь, сразу промокните. Давайте вернёмся в дом, я поставлю новую заплатку.

— Да я сам всё сделаю, если Вы дадите мне резиновый клей, а то я спрашивал у Клавдии, но она у себя не нашла.

Акимыч вдруг замешкался, его энтузиазм и желание мне помочь как-то сникли. Но потом он, явно решившись на что-то, попросил меня подождать иотправился за клеем к небольшому неприметному сарайчику в глубине двора. Он снял висячий замок и боком, стараясь не распахивать дверь перед моимвзором, проскользнул внутрь. При этом он пару раз искоса бросил на меня настороженный взгляд.

Мысленно обзывая себя нахалом, но не в силах совладать с любопытством, я подошёл к сарайчику и осторожно, одним указательным пальцем, нажал надверь. И увидел в образовавшуюся щель то, что меньше всего рассчитывал обнаружить на Острове — настоящую художественную мастерскую: все стеныбыли завешены карандашными рисунками. Их было так много, что местами они налезали друг на друга. Не уместившиеся на стенах рисунки были небрежноразбросаны по табуреткам, целая стопа лежала на столярном верстаке ? до того, как стать мастерской рисовальщика, сарайчик использовался длястолярных надобностей. Несколько рисунков валялись прямо на полу, и жирные отпечатки сапог на этих листах являли собой зримую демонстрациюотношения автора к своим произведениям.

Акимыч заметно смутился, будто я застал его за каким-то предосудительным занятием. Он не хотел, чтобы я увидел то, что он скрывал от чужихглаз.

? Это Ваши рисунки?

Вопрос я задал тем же нейтральным тоном, к которому меня уже успел приучить Акимыч.

? Да… Иногда отвожу тут душу.

? Можно посмотреть?

Акимыч шарил на полках в поисках тюбика с клеем. По тому, как он хмурился и прятал глаза, стараясь не смотреть на меня, было понятно, до какойстепени он раздражён моим вторжением. Он не захотел мне ответить. Раз так, я могу рассматривать его молчание как знак согласия.

На рисунках присутствовали две темы ? природа и люди Острова. По причине малой экспрессивности своей натуры я редко восторгаюсьпроизведениями искусства, будь то живопись, скульптура или, скажем, балет. В собственном художественном творчестве я остановился на этапе «каляка-маляка», и с тех пор даже не пытался продвинуться дальше. Но эти рисунки заставили меня испытать настоящее эмоциональное потрясение. И это темболее удивительно, что из всего арсенала художника в распоряжении Акимыча были только серые карандашные штрихи.

Он не стремился к фотографической точности изображения, но все его рисунки были проникнуты неким чувством. На нихШептун представал не заурядной горой, а загадочной и мистической обителью богов, далёкой и недосягаемой для простых смертных. Его безлесная покатаявершина вызывала ассоциацию с плешью грозного языческого бога, в любой момент готового громыхнуть громом из тяжёлых туч и поразитьпровинившегося карающей молнией. В морских скалах я узнал «трёх внуков», обступивших «бабушку», причём на рисунке они были больше похожи налюдей, чем на самом деле. На следующем листе был причал Безымянного, он вдавался далеко в океан и отбивал атаку волн, пехотной цепью штурмующихберег. На причале через туман едва просматривалась фигурка человека в развевающемся плаще. Она не могла не вызвать щемящее чувство покинутостина краю света даже у того, кто никогда не был на Острове.

На рисунках была запечатлена вся природа Острова ? холмы, речки, водопад, чайки и мелкие животные. Карандаш Акимыча творил чудеса. Он сумелизобразить даже неутомимый ветродуй Безымянного, показав, как он заставил ветви деревьев на склонах Шептуна расти только в одном направлении. Споразительной экспрессией была передана сила пронизывающего ветра ? я кожей почувствовал исходящий от рисунка холод. Такого эффекта можетдобиться только художник, объектив фотоаппарата не способен отразить подобного ? может быть, потому, что художник видит мир по-своему, немного нетаким, как в реальности.

Лица людей на портретах также выглядели необычно, хотя и были легко узнаваемы. Дело в том, что Акимыч рисовал не лица, а характеры. Онпоказывал в людях только главное, сущностное, не загромождая рисунок второстепенными деталями.

Ум человека выглядывает из глаз, поэтому по глазам Найдёнова на его портрете сразу было видно, что человек он очень незаурядный винтеллектуальном отношении. Акимыч изобразил его в обычном состоянии хмурой озабоченности, напряжённо ищущим выход из очередной непростойситуации. По соседству с ним расположились остальные. Среди них я ожидаемо увидел сурового Валеева, неунывающего Отца Андрюху, излучающегоактивность, бурлящего энергией Фиму и других островитян, которых встречал на улицах посёлка, но ещё не успел с ними познакомиться. Из мужскогонаселения Острова на рисунках Акимыча отсутствовал, кажется, только один человек ? он сам.

Некоторые открылись мне с неожиданной стороны. Валера был изображён вместе с Клавдией, но не похожим на себя нынешнего, а таким, каким он был,вероятно, когда-то ? энергичным и целеустремлённым главой семьи. Задорная Клавдия с молодыми ещё глазами жалась к мужу. У неё было лицосчастливой в браке женщины, ожидающей от жизни только хорошее.

Полина присутствовала на нескольких рисунках. На одном из них её окружали несколько детишек, рядом с которыми она выглядела не строгойучительницей, а старшей сестрой. Я видел её такой в школе. Другой рисунок заставил меня надолго задержаться возле него. На нём Полина в изображенииАкимыча предстала воплощением извечного предназначения женщины — служения. Служения детям, верности мужу. Осознанного подчинения своих личныхинтересов интересам семьи.

Многие мои знакомые дамы отвергают традиционный взгляд на роль женщины в обществе, они презирают семейную «кабалу» и домашнее «рабство».На самом деле нет другого пути к истинной свободе, кроме осознания необходимости своих действий и, если нужно, добровольногонесения «креста» на своих плечах. Поэтому у Полины было лицо свободного человека, женщины, сознательно сделавшей свой выбор.

Я бы ещё долго рассматривал Полину, но мужская физиономия на листе бумаги, приколотом к внутренней стороне двери ? единственной поверхности,где ещё осталось место, свободное от рисунков, показалась мне подозрительно знакомой. Ещё бы, это была моя собственная физиономия! Только…Неужели я такой?! В зеркале я себя в подобном состоянии ни разу не видел. С листа на меня смотрел несчастливый человек.Строгое и даже угрюмое выражение лица, нависшие брови, напряжённый взгляд, направленный куда-то вниз, как у людей, погруженных в себя, всобственные раздумья. Это было лицо человека с неспокойной душой, неудовлетворённого жизнью. Выходит, я бываю и таким, а не только уверенным всебе человеком из зеркала.

? Непохож? ? Поинтересовался Акимыч. ? Не обессудьте, ведь я всё рисую по памяти.

? Боюсь, что похож, ? ответил я, не отрывая взгляда от собственного портрета.