забором, версиловский дом стоял ещё крепко.
Выйдя из машины, Топилин решил сперва поразмяться, оглядеть речку и поле. С удовольствием чувствуя, как уходит напряжение из затёкших ног и спины, он топтался, дышал и глядел вдаль. Обернувшись на жену, махнул рукой, показывая, мол, выходи. Лена нехотя открыла дверь, выбралась, шурша курткой, и подошла к нему, прикрыв ладонью глаза от неистово бьющего солнца.
Она была ощутимо моложе его, а сейчас казалась даже юной — дух вольного ветра мгновенно преобразил её лицо. Густые каштановые волосы искрились медью. Статная, выше его ростом, она была очень привлекательной женщиной, Топилин гордился её красотой. Он приобнял жену за плечи.
— Ну как?
Было видно, что ей тут тоже нравится, но Лена ответила сдержанно:
— Хорошо, конечно. Но быстро надоест.
И впрямь неплохо устроился Версилов. Такая красота перед домом как на ладони. У них на даче такого вида не было: крыша к крыше стояли на отмерянных по двадцать соток квадратных участках добротные двух— и трёхэтажные дома. За очередной грядой заборов начинались следующие дома и заборы, и чтобы увидеть равнину или дремучий лес, нужно было довольно долго идти или ехать на велосипеде.
Но как бы красиво здесь ни было, всё же жить круглый год в деревне анахоретом, да ещё и в таких условиях Топилин бы не смог. У него было много работы: писались сценарии к нескольким сериалам, затевался новый фильм, да и что было делать тут зимой, да ещё без удобств? Версилову-то, понятно, нечего. Он давно ничего не пишет, иначе Топилину было бы известно, он в кинопроцессе всё и про всех знал.
— Эй! Я пока к реке! — крикнула Лена и показала рукой в сторону берега. — А ты давай…
Топилин кивнул и зашагал к дому.
Раньше, давно, он был зелёным, а наличники жёлтыми. Палисадник тогда выглядел таким же запущенным: посаженный прежними хозяевами золотой шар, ломаясь, свисал через забор, туго напирала красная смородина, просовывая сквозь штакетины тёмные бархатистые листья и крупные рубиновые ягоды, от одного взгляда на которые сводило скулы. За домом начинался небольшой яблоневый сад, по краям обсаженный вишней и крыжовником, и зеленели ухоженные грядки, на которых Версилов пытался выращивать морковь и даже капусту. Топилин каждое утро просыпался рано, вставал и бежал на речку, где с мостков нырял в прохладную воду, а потом возвращался, и начинали они, соавторы, трудовой день.
Версилов, тёртый жизнью побольше Топилина, в прошлом переживший войну детдомовец, был старше на десять лет. Отлетав в Заполярье сотни рейсов, в литературу он пришёл уже к сорока, когда Топилин успел получить вторую Государственную премию и приз на международном кинофестивале. Почему он предложил Версилову работать вместе?
Вообще-то Версилов вызывал симпатию. На нём, что называется, глаз отдыхал. Он был не похож ни на кого из тогдашнего топилинского окружения: если смеялся — значит смеялся, а если молчал — то никакого двойного дна у его молчания не было. Был он, кстати, и хорошим собутыльником — почудили они в своё время достаточно. А в то лето Топилин как раз разводился с первой женой и, помнится, очень удачно скрылся в Старостине от семейных отношений. Ну и приятно было позволить себе покровительство начинающему сценаристу, у которого не было ни денег, ни работы, но имелось уже два опубликованных романа, один из которых явно удался. Да, тогда звёзды правильно сошлись для них обоих. Фильм заметили, и после него Топилин наконец- то смог купить свою первую «Волгу».
…Отворив калитку, наскоро прихваченную проволокой, он подошёл к дому, механически вытер ноги о брошенную на крыльцо ветошь и постучал. Ответа не последовало, Топилин пнул тугую разбухшую дверь. В полутёмных сенях было прохладно. Висели на стене засаленные ватники, рядом в углу навален хлам — тряпки, вёдра, разношенная обувь. В следующую дверь стучать и вовсе было бесполезно — обитая дерматином, из-под которого по периметру клоками свисала коричневая вата, она была глуха. Топилин с усилием распахнул её и сразу остановился. В лицо ударил сухой горячий дух чрезмерно натопленного дома. Затхлый, замешанный на кислятине и ещё на чём-то вроде лежалого тряпья, тошнотворный. Топилин оставил дверь открытой.
— Есть кто живой?
В дальнем углу дома что-то скрипнуло. Значит, услышали. Стоило подождать. Пока стоял, смотрел по сторонам. На кухоньке в углу урчал маленький, с виду почти новый холодильник. Ветхий стол, покрытый вытертой с одного края клеёнкой, примостился у окна, отблескивая полуиспарившейся лужицей чего- то белого — молока? Потемневший эмалированный чайник в горошек, аккуратно завёрнутая в целлофан половинка батона, мешочек детской карамели и маленький заварной чайничек в коричневых потёках дополняли картину сиротского натюрморта.
Чувствуя, что потеет, Топилин, расстегнул куртку и тут заметил ещё одну жертву печного зноя — на подоконнике скрючилась засохшая герань. Застойный запах уже не чувствовался. Вероятно, придышался, — подумал он, захлопывая дверь.
— Здорово, Петя.
Из глубины дома, шаркая ногами, к нему шёл белёсый призрак в тельняшке. Из зарослей волос и густющей седой бороды смотрели два горящих как в лихорадке глаза, а на бледном лбу вызывающе розовело шелушащееся пятно.
Призрак протянул руку навстречу Топилину.
— Здравствуй, — на секунду растерялся Петя. Вдруг показалось, что он ошибся домом, зашёл не туда, но, почувствовав горячую, очень сухую и твёрдую ладонь, вцепившуюся в его собственную, убедился — нет, туда.
