утра, и, собравшись с духом, громко объявила: — Господа! Пора работать! Поговорим через три часа в неформальной обстановке, в ресторане! Прошу расходиться на мастер-классы!
Люди на несколько секунд как-то тревожно-испуганно, выжидающе притихли, а потом загалдели активней, чем раньше.
— Ведущие семинаров! Прошу собирать свои группы!
По одному, по два начали расходиться. Кто-то направился на второй этаж, кто-то — обратно в малый зал; некоторые, в том числе профессор и красавец-поэт, поспешили на улицу. Курить.
Под конец рабочего дня усталость давила всё сильнее, всё чаще накатывало раздражение. Еле сдерживаясь, чтобы уже ором не разогнать людей по аудиториям, Валентина Петровна дождалась, пока фойе опустеет. Тут же за дело взялись уборщицы. Никто не пристал с вопросом, что делать с недоеденным и недопитым — удивительно!..
— Так… так… — рассеянно, собираясь с мыслями, пробормотала Валентина Петровна и большим и средним пальцами левой руки потерла виски. — Теперь в ресторан…
— Почти готовы к приёму, приступили к горячему, — встретила её директор ресторана, полная высокая женщина со сдобным, хлебосольным лицом, но слишком умными и потому тревожащими глазами.
— Мест хватит? — оглядывая овальные столы на шесть персон, спросила Валентина Петровна.
— Подготовили двадцать семь столов. Это сто шестьдесят человек.
— Так… — Валентина Петровна хотела было раскрыть папку, где лежала накладная на оплату ресторана, но не раскрыла, вспомнила: да, так и было намечено — сто шестьдесят человек. Одиннадцать москвичей, восемь — администрация «Обьгаза» и устроители мероприятия, сто тридцать пять слушателей мастер-классов и шесть — местные журналисты, деятели культуры, директор библиотеки. Да, сто шестьдесят человек.
«Молодец!» — похвалила себя Валентина Петровна, а директоршу тихо, неофициальным голосом попросила:
— Людмила Сергеевна, вы ещё пару столов так подготовьте, без напитков, салатов… Так, на всякий пожарный. Мало ли, чтоб без накладок. Если что — потом определимся. Хорошо?
— Хорошо, — пожала плечами директорша.
— А с горячим как?
— А что там? Отбивные, кажется?
— Бифштекс со сложным гарниром.
— Угу… Ну вот как-нибудь… — Валентине Петровне неловко было объяснять, что нужно иметь резервные порции, тем более что директор ресторана знала это лучше её, но, судя по глазам, не одобряла. — Можно в крайнем случае другое что-нибудь придумать… грудки куриные. Да?
— Хорошо, придумаем.
— Вдруг кто затешется. Не гнать же… И ещё вопрос. — Валентина Петровна нашла небольшую сцену в углу зала. — Нужны два-три рабочих микрофона. Звуковик и осветитель будут?
— Они здесь. Дежурят.
— Вот, отлично! Наверняка выступления будут, барды захотят спеть. Стихи, может быть, почитают… Контингент творческий, и… и москвичи — очень речистые, — как по секрету добавила Валентина Петровна. — На вид не очень, зато — соловьи. И главное, очень правильно говорят!..
Директорша вежливо покивала.
С полминуты постояли молча друг напротив друга, Валентина Петровна всё сильнее чувствовала неловкость, тревожность в обществе директорши; она словно бы становилась всё меньше и меньше ростом, всё ничтожней, а директорша росла, крепла, тучнела…
— Та-ак, — встряхнулась Валентина Петровна, ещё раз обежала взглядом белый, чистый безлюдный зал. — Значит, в двадцать ноль пять — ноль семь мы здесь. Может быть, и Павел Дмитриевич подъедет.
Большим и средним пальцами правой руки потёрла виски, прикрыла глаза. Минут пятнадцать было у неё, чтоб перевести дух…
Павел Дмитриевич не подъехал. Заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич и очень радовался, что Пионерск не переименовали: «Пионерск это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер значит — первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы ещё и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!» Что-то в таком духе…
Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под фонограмму-минусовку. Голос у нее оказался действительно завидный, а песня — так, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:
Людям, как заметила Валентина Петровна, не понравилось. И певица тоже, кажется, поняв это, взяла у кого-то из бардов гитару и так хорошо, задушевно, аж до слёз жалостливо исполнила «У церкви стояла карета»… За эту песню ей долго и искренне хлопали, а потом приглашали посидеть за каждым столиком.
