- Вашингтон заплатит за то, что сделал. Мы об этом позаботимся. Он жесток, это
ясно, и занимает не свое место.
- Я тоже так думаю, Хэйтем. Я уже принял меры, чтобы нам никто не помешал и
мы смогли бы убить двух зайцев разом.
Я внимательно смотрел на него.
- Продолжайте.
- Этот индейский парень должен быть повешен за участие в заговоре с целью
убийства Джорджа Вашингтона и за убийство тюремного надзирателя. Вашингтон,
конечно, будет там — я берусь это обеспечить — и у нас появится возможность убить
его. Томас будет более чем счастлив исполнить это поручение. Вам, как великому
магистру Колониального Обряда, остается только дать этому плану ваше благословение.
- Это неожиданно, — похоже, у меня дрогнул голос.
Ну почему? Почему именно я должен решать, кому жить и кому умереть?
Чарльз развел руками.
- Самые лучшие планы чаще всего неожиданные.
- Конечно, — согласился я. — Конечно.
- Так как?
Я медлил. Попросту говоря, я должен утвердить казнь собственного ребенка. Какое
чудовище способно на это?
- Выполняйте, — сказал я.
- Хорошо, — ответил он и облегченно вздохнул. — Тогда нам лучше не терять ни
минуты. Сегодня же к вечеру весь Нью-Йорк будет оповещен, что завтра изменник
революции встретит свою смерть.
5
Мне слишком поздно испытывать отцовские чувства. Всё, что было у меня когда-
то годным для воспитания ребенка, давно уже исковеркано или выжжено. Годами
предательства и жестоких убийств.
28 июня 1776 года
1
Нынче утром я проснулся на съемной квартире словно от резкого толчка. Сел в
постели и оглядел чужую комнату. За окном беспокойно шумел Нью-Йорк. Почудилось
мне, или так оно и было: воздух в комнате пружинил и вибрировал от возгласов,
поднимавшихся к моему окну. И если так и было, то не имело ли это отношения к
предстоящей в городе казни? Сегодня должны повесить…
Коннора, так его зовут. Так его назвала Дзио. Я представил, как бы всё было, если
бы мы привели его в этот мир вместе.
Звали бы его тогда Коннором?
Выбрал бы он тогда путь ассасина?
И если ответить на этот вопрос отрицательно: «нет, не выбрал бы, потому что отец
его тамплиер», то что же тогда следует сказать обо мне, кроме как: мразь, нелепость,
межеумок1? Человек с расщепленной верой.
Но это человек, который решил, что не даст своему сыну умереть. Не сегодня.
Я облачился не в обычный свой наряд, а в темный балахон с капюшоном, потом
поспешил в конюшню, оседлал лошадь и пустился прямиком к площади, на которой была
назначена казнь — по грязным, битком забитым улицам, сметая горожан, не успевавших
отпрыгивать с моего пути и грозивших мне вслед кулаками или оторопело глядевших на
меня из-под шляп. И в конце концов толпа стала непреодолимой — толпа зевак,
пришедших поглазеть на казнь.
И когда я подъехал, я подумал — что же я делаю, и понял, что не знаю. У меня
просто было чувство, будто я спал и внезапно проснулся.
2
Там, на эшафоте, виселица дожидалась очередной жертвы, а внушительных
размеров толпа предвкушала главное блюдо. Вокруг площади стояли лошади и экипажи,
на которые, для лучшего обзора, взбирались целые семейства: трусоватые мужчины,
низкорослые женщины с тощими, озабоченными лицами и неряшливые дети. Одни зеваки
расположились на площади, другие отирались неподалеку: женщины сплетничали,
собравшись в кружок, мужчины потягивали пиво или вино из кожаных фляжек. Всем
хотелось увидеть, как повесят моего сына.
С одной стороны подъехал фургон, окруженный охраной, и внутри я заметил
Коннора, а потом оттуда выскочил ухмылявшийся Томас Хики, выдернул Коннора и с
издевкой произнес:
- А ты думал, что я пропущу твои проводы? Я слышал, Вашингтон тоже будет там.
Как бы чего не случилось…
Коннор, со связанными за спиной руками, бросил на Томаса взгляд, полный
ненависти, и я снова поразился, как много в его чертах было от матери. Но вместе с
непокорностью и отвагой сегодня в них был еще и… страх.
- Ты же сказал, что будет суд, — резко ответил Коннор, и Томас толкнул его.
1 Межеумок — ни то, ни сё, человек, который не может быть отнесен к определенному сорту, разряду.
- Предателям суд не положен. Ли и Хэйтем всё устроили. Так что тебе прямо на
виселицу.
Я похолодел. Коннор пойдет на смерть, думая, что это я подписал ему смертный
приговор.
- Сегодня я не умру, — гордо сказал Коннор. — Чего не скажешь о тебе.
Но говорил он уже через плечо, потому что охранники погнали его к эшафоту.
Шум покатился нарастающей волной, когда Коннора повели через толпу, которая
пыталась схватить его и сбить с ног. Какой-то человек с ненавистью в глазах собирался
нанести удар, но он был неподалеку от меня, и я перехватил его руку, больно заломил ее
за спину и швырнул его на землю. Он глянул на меня в бешенстве, но мой взгляд из-под
капюшона был еще свирепее, и человек осекся, поднялся с земли, и в следующий миг был
смят и оттеснен бушующей, неуправляемой толпой.
А Коннора уже протащили дальше сквозь череду мстительных тычков, и я был
слишком далеко, чтобы остановить еще одного человека, который вдруг кинулся вперед и
схватил Коннора — но достаточно близко, чтобы рассмотреть его лицо; и чтобы прочесть
у него по губам:
- Ты не один. Только дай знать, когда понадобится…
Это был Ахиллес, знаменитый ассасин.
Он был здесь, чтобы спасти Коннора, но Коннор ответил:
- Забудьте обо мне. Надо остановить Хики. Он…
Его оттеснили, и я договорил мысленно: «…попытается убить Вашингтона».
Легок на помине. Прибыл главнокомандующий с небольшой охраной. Пока
Коннора втаскивали на эшафот и палач накидывал ему на шею веревку, внимание толпы
отвлеклось на другой конец площади, где Вашингтона проводили на возвышение,
пространство возле которого было немедленно расчищено расторопной охраной. Чарльз,
как генерал-майор, находился рядом с ним, и я невольно сравнил их друг с другом:
Чарльза, превосходившего Вашингтона ростом и несколько надменного, и Вашингтона —
непринужденного и обаятельного. И я понял, почему Континентальный конгресс
предпочел Вашингтона: Чарльз выглядел явным британцем.
- Братья, сестры, сограждане, — начал Чарльз, и нетерпеливая тишина повисла над
толпой. — Несколько дней назад мы раскрыли заговор столь мерзкий и столь подлый, что
даже и сейчас тошно о нем говорить. Человек, стоящий перед вами, собирался убить
нашего любимого генерала.
Толпа ахнула.
- Это правда, — вещал Чарльз, все больше воодушевляясь. — Никто не знает, что
за помрачение или безумие им двигало. И сам он не дает никаких оправданий. Не
проявляет раскаяния. И сколько мы ни просили и ни умоляли его рассказать, что ему
известно, он упрямо хранит молчание.
Палач шагнул вперед и напялил на голову Коннора холщовый мешок.
- Раз он ничего не объясняет — не признаёт и не искупает вину — что еще нам
остается? Он хотел предать нас в руки врагов. И мы вынуждены избавить этот мир от
него. Да помилует господь его душу.
Он договорил, и я глянул по сторонам, пытаясь найти людей Ахиллеса. Если это
спасательная операция, то уже самое время, разве нет? Где же они? Какого черта они
