задумали?
Лучник. Они должны были использовать лучника. Это не давало гарантий: стрела
может не разорвать веревку, в лучшем случае спасатели могли надеяться, что разорвется
часть волокон, а остальное довершит Коннор своим весом. Но зато это проще. Это можно
проделать из…
Издалека. Я оглянулся, проверяя здания позади. Конечно, именно там, где его
поставил бы и я, стоял лучник — в створках высокого окна. Я видел, как он натянул
тетиву и прищурился, направляя стрелу. И как только распахнулся люк и тело Коннора
повисло, он выстрелил.
Стрела промелькнула над головами — и сознавал это только я — и подрубила
веревку, но полностью не перерезала.
Меня могли заметить и узнать, но я сделал то, что в любом случае сделал бы, по
наитию, безотчетно. Я выхватил из робы кинжал и метнул его, и мне казалось, что летел
он долго, как в кошмарном сне, но, слава богу, в веревку он врезался и начатое довершил.
Когда Коннор, истерзанный, но — слава богу — вполне живой, канул в люк, вокруг
меня раздался многоголосый вздох. На какой-то миг на расстоянии вытянутой руки от
меня образовалась пустота, потому что толпа в ужасе от меня отпрянула. И в это время я
заметил Ахиллеса, ныряющего за Коннором в яму под виселицей.
И я стал продираться наружу, потому что тишина потрясения сменилась
мстительным ревом, пинками и тычками в мой адрес, и ко мне через толпу уже
прокладывала путь стража. Я взвел клинок и резанул нескольких зевак — зрелище крови
остановило остальных. Оробевшие, они раздались в стороны. Я выскочил с площади и
бросился отыскивать лошадь, а в ушах все звенел свист разъяренной толпы.
3
- Он настиг Томаса раньше, чем тот добежал до Вашингтона, — уныло сказал
Чарльз.
Мы сидели с ним под сводами «Беспокойного призрака» и обсуждали события
минувшего дня. Чарльз был в сильном возбуждении и все время оглядывался через плечо.
Чувства у нас были похожие, но я почти завидовал ему, потому что он мог не скрывать их.
А мне обнаруживать свое смятение было нельзя. А смятение было: жизнь сыну я спас, но
дело собственного Ордена благополучно провалил — провалил миссию, которую сам же и
назначил. Я был предатель. Я подставил своих.
- Как всё произошло? — спросил я.
Коннор настиг Томаса и перед тем как убить, потребовал объяснений. Зачем
Уильям покупал землю у его народа? Для чего нам надо убить Вашингтона?
Я кивал. Отхлебывал из кружки эль.
- Что ответил Томас?
- Он сказал, что то, чего хочет Коннор, получить невозможно.
Чарльз смотрел на меня устало и потрясенно.
- Что же теперь делать, Хэйтем? Что?
7 января 1778 года,
два года спустя
1
Чарльз и всегда-то возмущался Вашингтоном, а после неудачного покушения его
ненависть только увеличилась. Он воспринял как личное оскорбление тот факт, что
Вашингтон остался жив — да как он смеет? — и так и не смог ему этого простить.
Вскоре после этих событий Нью-Йорк был сдан британцам, и Вашингтон, едва не
попавший в плен, несет за это ответственность, хотя и без Чарльза здесь не обошлось.
Кстати, Чарльза нисколько не впечатлил последующий набег Вашингтона за реку
Делавэр, несмотря на то, что реванш при Трентоне вернул революции уверенность.
Чарльзу было на руку поражение Вашингтона в битве при Брендивайне и потеря
Филадельфии. Наступление Вашингтона на англичан у Джермантауна закончилось
катастрофой. И вот теперь — Вэлли-Фордж.
Выиграв сражение при Уайт Марш, Вашингтон отвел свои войска на зимовку в
местность, которую он считал безопасной. Живописные холмы Вэлли-Фордж в
Пенсильвании были «превосходным выбором» для двенадцатитысячной Континентальной
армии, измотанной и настолько отвратительно снаряженной, что к месту будущей зимней
стоянки солдаты добирались босиком, оставляя за собой кровавые следы.
Они еле передвигали ноги. Еды и одежды не хватало катастрофически, лошади
были смертельно истощены и падали на ходу. Брюшной тиф, желтуха, дизентерия и
воспаление легких беспрепятственно гуляли по лагерю и убивали солдат тысячами.
Боевой дух и дисциплина снизились настолько, как если бы их не было вовсе.
Но даже несмотря на потерю Нью-Йорка и Филадельфии и на медленное
замерзание армии в Вэлли-Форж, у Вашингтона по-прежнему оставался его ангел-
хранитель: Коннор. Коннор со всем пылом юности веровал в Вашингтона. Никакие мои
слова не смогли бы пошатнуть эту веру, даже самые доказательные; ничем не смог бы я
убедить его, что это Вашингтон повинен в смерти его матери. По его представлению,
виноваты были именно тамплиеры — но кто сможет упрекнуть его за этот вывод? В
конце концов, в тот день он видел там Чарльза. И не только Чарльза, но и Уильяма,
Томаса и Бенджамина.
Ах, Бенджамин. Моя новая забота. За последние годы он стал каким-то позором
для Ордена, и это мягко сказано. В семьдесят пятом, после попытки продать сведения
англичанам, он предстал перед следственной комиссией, возглавляемой никем иным, как
Джорджем Вашингтоном. К тому времени Бенджамин, как он и предсказывал много лет
назад, стал главным лекарем и начальником медицинской службы Континентальной
армии. Его признали виновным в «сношениях с врагом» и заключили в тюрьму, но судя
по всему, он там не задержался дольше, чем до начала этого года. Его выпустили, и он
исчез в неизвестном направлении.
Отрекся ли он от идеалов Ордена, как в свое время Брэддок, я не знаю. Знаю
только, что он стоял за кражей припасов, отправляемых в Вэлли-Фордж, чем, конечно,
ухудшал положение солдат, расквартированных там; что личную выгоду он поставил
выше интересов Ордена; и что его надо остановить. Эту задачу я взял на себя и, начав с
окрестностей Вэлли-Фордж, по заснеженным дебрям под Филадельфией добрался верхом
до церкви, в которой Бенджамин устроил свое пристанище.
2
Церковь, приютившая Черча.1 Уже оставленная. Не только прихожанами, но и
людьми Черча. Каких-нибудь несколько дней назад они были здесь, и вот — никого. Ни
припасов, ни людей, ничего — лишь остатки костров, уже остывшие, и неровные пятна
грязной и голой земли там, где стояли палатки. Я привязал лошадь на задворках и вошел
внутрь церкви, где царил все тот же пробирающий до костей, обездвиживающий холод.
Вдоль придела тоже тянулись остатки костров, а у двери громоздились кучей дрова,
которые при ближайшем рассмотрении оказались изрубленными церковными скамьями.
Благоговение пало первой жертвой холода. Два ряда уцелевших скамей стояли по обе
стороны помещения, обращенные к внушительной, но давно заброшенной кафедре, и над
всем этим плавала и плясала пыль — в широких полосках света, проникавшего под эти
надежные каменные стены из-под высоких сводов через закопченные окна. Повсюду, на
грубом каменном полу, валялись какие-то перевернутые ящики и разорванные обертки, и
некоторое время я бродил по ним, изредка наклоняясь и приподнимая этот хлам в надежде
отыскать хоть какие-нибудь зацепки — куда исчез Бенджамин.
И вдруг — шум. Шаги за дверью. Я на секунду замер и тут же метнулся за кафедру,
потому что могучая дубовая дверь медленно, с длинным зловещим скрипом, отворилась, и
вошла какая-то фигура: фигура, которая, казалось, просто решила слепо скопировать
каждый мой шаг — прогуливаясь по церкви тем же путем, что и я, точно так же ворочая
брошенный мусор и даже ругаясь под нос, как я.
Это был Коннор.
Я стоял в тени кафедры и смотрел. Он был в одежде ассасина и очень
