И жди. Конца сомненьям жди,
чтоб пусто стало на душе и чтоб – ни зги,
иначе пулю и себе, и всем вокруг – в мозги.
А если человек любимый попытается слегка
утешить: “Стань добрей и помолись!” –
то попытайся и сама от гневного плевка
сдержаться. Или просто отвернись.
(Пер. Н. Джин)
ПРОСТЫЕ СТРОФЫ
И в этот раз зима была пустая.
Такая, как всегда. Хотя терзала
глаза мои снежинок новых стая
и грудь от глупых вздохов вновь устала.
Как в прошлый раз, осталась волосинка
до помешательства. Уберегла картинка,
случайно высунувшаяся из колоды, –
цвет жёлтого песка, былые годы.
Но с белых стен убогого квадрата
мне и весной мерещится утрата
в глазах людей на пожелтевших снимках…
Боюсь – теперь исчезнет волосинка.
Боюсь, терпение – несносная поклажа,
когда, уйдя из времени, парим мы
в безвременьи. И векам, глаза страже,
не удержать слезу, – предвестье рифмы.
(Пер. Н. Джин)
СТЕРЕТЬ ВРЕМЯ
Такое право есть теперь и у тебя:
уста свои вспороть
в улыбке-муке.
Теперь и ты способна разомкнуть
свои в объятии сомкнувшиеся руки.
Так каково оно – увидеть больше,
чем увидеть есть,
и – больше-чем-понять?
И быть за той чертой,
где ты становишься иной,
точнее, той,
кто ты на самом деле есть?
И чувства собирать свои – все пять –
в самой себе опять?
И это всё существованьем называть?…
Теперь себя – какой была –
ты вправе вынести на свалку.
Перемещаться вместе
с лёгким ветром.
Тоска полуприсутствия на свете.
Уменье слышать стук в своей груди.
Переводить его в слова и…
Подожди:
какое в этом утешение?
Начни с того, что изгони гордыню!
Как мальчик изгоняет из себя
скопившееся в нём, в паху, хотение.
Расслабься…
Дух переведи…
Се есть любовь, что все в одно сдвигает измерение.
Она же выбросит из неприсутствия, что впереди
тебя зияет и в которой чудеса
любого свойства
не удивляют, а вселяют беспокойство.
Итак, расслабься и дыши.
Спокойно, ровно…
Вдыхай в себя скопившуюся пыль
и веру
в то, – во всё, – во что ты верила сперва.
Но сотвори немыслимое: слушай запах звуков,
которыми представлены слова.
И береги их.
И бреди за ними,
поскольку лишь они не приведут
туда, где шелестит могильная трава.
Следи за тем, как эти звуки вдруг споткнутся
или упрутся –
тоже вдруг –
во что-нибудь;
или – как точно молоточным боем –
вживают в кровь твою и в грудь
размеренность той самой фразы,
что удивления или экстаза
уже не может порождать.
Но всё-таки – подобно сивке бурой,
восставшей из небытия – она
среди зверей беснящихся от дури
и битых временем, стоит одна.
Стоит небитая.
И как всегда, готова
оповестить:
“Вначале было слово!”
