руке у него не оказалось, он проглотил слюну.
Ёсик выкатил глаза, а Берия расхохотался.
– Что? – повернулся я к нему.
– Маленков опять неправильно говорит! – объявил Лаврентий. – Паписмедов не основатель христианства! И я такой тост не буду поддерживать!
– Как «не основатель»?! – схватился Хрущёв за стакан, но, напоровшись на мой взгляд, остыл. – Правильно, не основатель!
– Основатель или не основатель, – вмешался очнувшийся Молотов, – тебе лично, Никита, пить за это больше не надо… И за другое тоже. И тебе, кстати, не надо! – перегнулся он вдруг к Ши Чжэ, хотя тот сидел смирно.
Ши Чжэ вздрогнул и начал щебетать. Никто его не выслушал. Не потому, что возмущался он на китайском, а потому, что каждый загоготал сам. Даже Булганин – все кроме Мао и Ёсика.
Поднялся гвалт, который остановил Орлов. Распахнув дверь, он ворвался в гостиную и стал тревожно озираться. Но гости заметили это не раньше, чем я взметнул руку и поманил его к себе.
Когда Орлов прошагал ко мне и остановился, все умолкли.
– Что, Орлов? – спросил я.
– Ничего, товарищ Сталин! Вошёл, потому что шумно!
– Ничего? Совсем? – не поверил я. – Совсем ничего?
Орлов задумался и понял меня:
– Наступает рассвет!
Я кивнул и повернулся к гостям:
– Товарищи, наступает рассвет…
Хрущёв зааплодировал.
– Ты не понял, Никита, – продолжил я. – Я сказал: наступает рассвет… Предлагаю наполнить стаканы и выпить прощальный тост… За новые встречи…
Мао и Лаврентий остались на местах, но другие радостно вскочили со стульев. Микоян, Молотов и Булганин ликовали оттого, что ужин закончился. Остальные – кроме майора – радовались новому стакану. Ёсик продолжал никого не видеть.
Вместе со мной поднялись и Мао с Лаврентием.
– За новые встречи… – повторил я для всех и чокнулся с Ёсиком. – Мы с тобой и вправду скоро встретимся…
Ёсик кивнул, но ответил вместо него Берия. Волнуясь:
– Висарионич, зег дасасвенеблад вагзавнит. Экимебма даижинес! (Виссарионович, мы его послезавтра отправляем на отдых. Врачи настаивают!)
– Тогда завтра… – рассудил я.
– Хвал тквен исвенебт, да сцоре акетебт! (А завтра вы отдыхаете – и правильно делаете!) – не сдался Берия.
– Посмотрим… – отвернулся я от него к Мао.
Который тянулся ко мне со стаканом чокнуться. Я отодвинул свой:
– А с вами пока не прощаемся… Задержитесь на минутку, если не очень спится…
– Конецно задерзимся! – закивал Ши Чжэ. – Нам тозе есть цто сказать!
Чокались и прощались со мной по алфавитной очереди.
Берия – хотя попрощался первым – покинул гостиную последним.
Чокаясь же, сделал три заявления. Через 70 лет, в 140-м году моей эры, тамадой на моём юбилейном ужине будет он. Завтра он же принесёт мне хачапури, который Нино испечёт по рецепту Кеке. А сейчас он отвезёт Ёсика в клинику, вернётся домой и вместе с гостями из Грузии продолжит праздновать.
Булганин пообещал помнить прошедший день всю жизнь.
Ворошилов поручился, что это займёт мало времени.
А Каганович – будто гордится моей дружбой больше всех.
Маленков извинился за фразу «основатель христианства».
Микоян признался, что из-за шума расслышал Маленкова плохо, но Ёсик порядочный человек, а Грузия – родина основателей.
Молотов заверил, что видит во мне вождя не только советского народа, но всего голодного человечества.
Хрущёв сперва извинился, а потом признался. Извинился, что отказал Ёсику в звании основателя, но признался, что не будь он сталинистом, стал бы христианином.
Чиаурели заявил, что охотно верит Хрущёву, ибо любовь к водке закрыла бы тому дверь в мусульманство. Добавив, что в прихожей видел на вешалке мою фуражку и хотел бы её забрать на память. Не только для себя.
Я разрешил, но больше него обрадовалась Мишель. И расцеловала меня от имени благодарной Европы.
Валечка выбежала в прихожую.
96. А в какой цвет красили зубы?
Мао – как только мы остались одни – засуетился. Сперва осушил залпом стакан с гранатовым соком, а потом объявил мне через переводчика, цто хоцет сообсцить мне оцень вазную весць. В связи с Кореей.
– Товарищ Мао, – согласился я, – позвольте сообщу сперва я. Как юбиляр… И старик… В связи с Японией.
Мао улыбнулся и позволил.
– Мы с вами вожди, – сообщил я, – а это значит, что нам не к лицу совершать ошибки. А если вдруг совершим, то давайте помнить, что мы ещё и коммунисты. То есть, давайте признаваться в ошибках и исправлять их…
Мао пожал плечами: давайте!
– Я тут много думал о нашем японском друге, товарище Носага. Мне сейчас кажется, что мы с вами неправы, а он прав.
Мао выкатил глаза. Потом переглянулся с Ши Чжэ.
– Да, – кивнул я, – Носага прав: торопиться не надо, от коммунизма никто никуда не денется. В том числе и японцы. Со временем японские товарищи возьмут власть мирно. На выборах. Не на баррикадах. А поспешность с баррикадами приведёт к последствиям. В конце концов, в Японии американцы, а их раздражать опасно. Я думаю, не стоит заставлять товарища Носага поднимать восстание…
Как я и ждал, поначалу Мао потерял дар речи. Он вдруг забыл, что все ушли и резко оглянулся вокруг. Два раза. Не найдя нигде поддержки, вынужден был наконец заговорить сам.
Жаловался громко и суматошно. Своему же переводчику. Таким тоном, как если бы тот был Мао Цзедуном. Ши Чжэ кивал крохотной головой и глазами выражал мне собственное возмущение.
Когда Мао умолк, переводчик объявил мне, цто присидатель Мао вообсце никогда в зизни не встрецался и не сообсцался с товарисем Носага.
И цто о коммунистицеском восстании в Японии ницего никому не говорил. И цто говорил не он, а я. Товарис Сталин. Товарису Носага. И другим товарисам.
И есцё товарис Сталин говорил всем товарисам, цто ему нацхать на американцев. И цто если те пикнут, то нарвутся на Армагеддон. И цто…
Я сдвинул брови – и китаец запнулся.
– Товарищ Мао, – продолжил я, – вы правы: вы этого не говорили, но я рассудил, что вы мой союзник и согласны с тем, что говорю я…
– Конецно, согласен! – прервал Мао и показал зелёные зубы.
